Серега вновь взглянул на старичка. С чаем тот покончил, сидел себе смирненько, шамкал губами и глазел на несчастную астру, которую, верно, должны были ему преподнести на прощание. Все ведь понимал прекрасно! И они понимали. От совместного понимания становилось совсем паскудно. В голове, на душе и даже в ладонях. Серега яростно потирал их и вспоминал Сэма с Анжелкой. Больше, конечно, вспоминал Анжелку, ее незадумчивое спокойствие — там, у костра. Выходит, ей тоже на фиг не нужна была война ветерана с его рассказами о друзьях-товарищах, об оставленной во вражьем тылу семье, о послевоенных репрессиях? То есть, может, и не было в жизни старика космического героизма, и на доты он грудью не падал, но ведь могла хотя бы послушать. Или сделать вид, что слушает. Как говорится, от коленок и глазок не убыло бы.

То есть это Серега сейчас так думал и представлял. Потому что ставил себя на место старичка и немедленно впадал в ступор. Ведь знал, что делать так не следует. Хочешь жить спокойно — не воображай лишнего, избегай рокировок. Как говорил умняга Карлсон: пусть пыль пылится на своем законном месте. Ты за нее не переживай и метелкой попусту не маши…

В класс вернулась расстроенная Маргоша. Никого она, конечно, не выловила. Народ в школе обитал шустрый, а кросс учителя, как известно, не сдают. Тем паче что Маргоше стукнул семьдесят второй год, — какие, на фиг, кроссы! Она и в школе работала на полставки, только потому что литераторов не было. Их сокращали, как чужеродный элемент. По всей стране. Ну а Маргарита Ивановна пока уцелела. Хоть и бредила по-прежнему Есениным, Маяковским и прочими Тургеневыми. Серега ее тоже жалел. Ей бы в «сеть» слазить, поглядеть, что пишут нынешние блоггеры. Вот ужаснулась бы старушка! Хотя она и без того ужасалась — ежедневно и ежечасно. Вот сегодня, например. Взяла и не сумела организовать встречу. За что и получит хорошенький втык на педсовете. А после за неполное служебное соответствие вылетит со своих жалких полставки.

Чтобы удобнее было разглядывать Маргошу, Серега подпер ладонью щеку, грудью навалился на парту. Без того старенькая, литераторша в каких-нибудь двадцать минут постарела еще больше. Присела возле ветерана и враз стала его сверстницей — почти сестрой. О чем-то они вполголоса даже заговорили.

Вторя Гериному примеру, Серега начал было подремывать, но в этот момент, скрипнула дверь, и, по-утиному переваливаясь, в помещение ворвалась завуч. Грозная Аврора Георгиевна. Женщина-кремень и женщина-валун — из тех, что с легкостью остановят и конягу, и любого возомнившего о себе слоняру. А еще завуч не чуралась рукоприкладства и лупила школяров почем зря. По слухам, сломала при этом не один десяток указок. Хорошо, хоть не голов, — головы у народа были крепкие.

За грозной Авророй Георгиевной прошлепала незнакомая девчонка. То есть… Девчонку Серега как раз знал — та самая Лёлишна из соседнего подъезда. Все в тех же джинсах, в вязанной кофте с рукавами, как у Пьеро.

— Вот, — буднично и скупо представила завуч. — Ваша новенькая ученица. Ева Оршанская…

— Как, как? — удивился Антон.

— Имя Ева, фамилия Оршанская, — спокойно без тени смущения произнесла девочка. — Что-нибудь непонятно?

— Почему, все понятно. Отличное имечко!

— Вот и разобрались. — Аврора Георгиевна со вздохом пристроила на объемной груди служебный планшет, нацелилась ручкой. — Значит, присутствуют только трое. Чохов, Митин и Войцович. Добавляем Оршанскую и подводим черту. Ну-с… Где все остальные?

Взор школьной Немезиды поочередно прошелся по фигурам учеников. Гера немедленно проснулся, Антон спрятал блокнот подальше, и даже старичок-ветеран постарался по-армейски распрямить сухонькие плечи.

— Я спрашиваю, где ваши товарищи?

— Мы не знаем, — ответил за всех Сергей.

Маргарита Ивановна поднялась с места, пальцы переплела, словно собралась помолиться, боязливо забормотала:

— Вообще-то приходили Танечка с Викой Белобородовой. Но у них так покраснели глазки после уборки. И носики мокрые… Я их отпустила.

Маргоша уважала уменьшительную лексику. Она любила всех вокруг, наперед прощала детские шалости, и все для нее были милые, добрые, славные. Пупсоиды, короче.

— Аллергия, — счел нужным разъяснить Антон. Поскольку мокрые «носики-курносики» могли вызвать у Авроры недоумение.

— Тарасик Кареев, — припомнила Марго, — руку поранил на субботнике, тоже подходил, отпрашивался в травмпункт.

— И Игорь Линьков! — сообщил Гера. — Из новеньких.

— А с ним что?

— У него же глаз искусственный, — а там листья, пыль, — в общем, грязь, что ли, попала. Короче, тоже аллергия.

— Ладно, этих тоже вносим в список. Но Николай Степанович должен был вас предупредить насчет встречи.

— Он предупредил.

— В чем же дело?

Под взглядом золотых очков, Серега ощутил себя преступником, выставленным перед армией прокуроров.

— Ну… Может, не все расслышали, — пробормотал он.

— Но ведь вы-то пришли!

Звучало это так, словно ребят в чем-то обвиняли. Сергей промолчал.

— Ладно, — завуч покосилась в сторону ветерана и прикрыла свой командирский планшет. — С этим мы разберемся позже, а пока побеседуйте с Петром Васильевичем. Человек все-таки готовился, добирался сюда с Химмаша… Может, вопросы к нему есть. То есть я просто уверена, что есть.

— Конечно, есть, — неожиданно подала голос новенькая. — Я думаю, что нам так будет даже удобнее — когда в узком кругу.

Антон с Герой глянули на нее с удивлением. Серега тоже посмотрел, хотя и без особого шока. С красивыми да курящими всегда так — ждать можно чего угодно.

Беседа и впрямь получилась. Сначала, конечно, вопросы из себя вымучивали, но потом как-то все разговорились. Благо и Маргоша подсуетилась — сбегала с малышами в учительскую, принесла на подносе кружки и чайничек с печеньем. После костровой картошки печенье, конечно, не катило, но чай да еще с пакетиками сахаридзе оказался очень даже уместным. Короче говоря, все пили чай, хрумкали печеньем и разговаривали, кто о чем хотел. Умный Антоша задавал вопросы про «тигры» и пушку «дору» с метровым калибром. Повеселевший Петр Васильевич честно признавался, что ни того ни другого на фронте не видел. Он и немцев видел в основном издалека, потому что был салапетом в партизанском отряде. На серьезные операции его не брали, а когда подрывали дороги, в основном стоял на шухере и семафорил, если где маячили егеря или дрезина с полицаями. Даже оружия — хотя бы маломальского «вальтера» — ему не давали. Ради его же собственной безопасности.

— Полицаи могли где угодно нас остановить, в любой момент обыскать, — смущенно объяснял Петр Васильевич. — Если ничего не находили, давали тумака и отпускали.

— А если бы что-то нашли? — встопорщенно вопрошал Гера.

— Ну… Если бы нашли, тогда все.

— К стенке?

— Зачем же. Сразу спровадили бы к местным гестаповцам. Им ведь галочка за это, наградные и прочие поощрения.

— Во гады!

— Конечно. А уж сами немцы с нашим братом не церемонились…

Методика и тактика «гестапо» Геру живо заинтересовала, но ветеран его разочаровал, поскольку Бог миловал, и в застенки ему попадать не пришлось. А вот старшие товарищи Петра Васильевича залетали. Кое-кого из них даже пытались спасать, налеты на деревеньки проводили — на лошадях, с шашками и автоматами. Прямо как во времена Дениса Давыдова.

Самое забавное, что новенькая тоже задавала вопросы, но спрашивала про какую-то фуфляндию: про женщин в тылу и женщин на фронте. То есть как, значит, бытовали, что готовили, чем раны перевязывали. А еще подробно расспрашивала про одежку, — что, мол, носили — юбки или брюки, красились ли, какого были роста. Каждый такой вопрос заставлял мальчишек распахивать рты и на секунду-другую замирать. Непрожеванное печенье сыпалось наружу, а Маргарита Ивановна бросалась на помощь ветерану и тоже что-то свое вспоминала.

А еще Серега ждал…