Над озерами и запрудами слышалось кряхтение и прерывистые вздохи. Это с трудом переживали очередной день официально вымершие земноводные, птицы и млекопитающие. Вырождающиеся рыбы с трудом дышали кристально-чистой водой и постоянно забывали, как именно нужно делать дело, связанное с продолжением рода.

Больше всего эти генетически-престарелые страдальцы хотели одного — спокойно вымереть и неторопливо превращаться в нефть, как и все их родственники по ту сторону от Гранитного Леса.

За полями начинались папоротниковые джунгли. Без единой тропки, первобытные и глухие. Они сотрясались от кашля и трубных звуков, которые у людей, почему-то, прочно ассоциируются с бобовой кашей.

В свое время у неискушенного человечества в почете были существа, называемые драконами. Те драконы были многометровыми благородными ящерами, с широкими крыльями и коронами из белоснежных рогов. Они могли выдыхать испепеляющее пламя и пробивающий холод, смертельные яды и едкую кислоту. Людям такие фокусы были по душе настолько, что дракон стал главной медиа-фигурой на тысячи нерестов. Массовые легенды, рассчитанные на широкую аудиторию, просто обязаны были упомянуть дракона. А лучше всего расходились те эпосы, а так же баллады, сказания и пьесы, в которых дракон был центральной фигурой. Ящеры общепризнано являлись самой твердой художественной валютой.

Творческие мастерские перепробовали все, что могли. Дракон был персонажем злым, добрым, трагичным, комичным и, иногда, даже становился объектом… осуждаемой межвидовой любви. Принцессы — народ искушенный, что тут еще сказать.

После целой эпохи нещадной эксплуатации, образ ящера так всем остозмеячил, что от одного упоминания слова на букву Д, людей тянуло расстаться с утренней кашей. Драконов буквально возненавидели и стремились уничтожить все, кто знал, с какой стороны нужно браться за меч. Особенно целое поколение счастливчиков по имени Драко Драконис.

Несчастные ящеры с трудом понимали, в чем причина такого экстремального отношения к ним. Им казалось, что все дело в золоте, которое самцы накапливали, чтобы привлекать внимание самок. Когда стало действительно жарко и за голову дракона в некоторых провинциях Авторитета жаловали земли, драконы явились в Гигану и сказали, что готовы раздать золото даром, лишь бы их оставили в покое.

После этого широкого жеста, рынок оказался переполнен изделиями из драконьей кожи.

В конце концов выжили только те ящеры, которые предпочли спастись и затаились в долине Первенцев.

Здесь. В этих самых непроходимых папоротниковых джунглях. Бурелом трещит под рахитичными лапами. От былого величия осталась одна чешуя. Драконов было мало, кровосмесительные связи довели их род до того, что появилось множество самостоятельных уродцев, которые получили новые имена. Например, брицератопс или шнегоящер. Самых злобных Первенцы звали деспотоящерами. Иногда все эти мрачные уроды выбирались из джунглей на поля, и с тоской смотрели в небо, туда, где осталось их славное прошлое. И устало горбились бескрылые спины.

Голубь пролетал джунглями. Он парил над торчащими из озер жующими головами. Впереди теперь был только Торкен.

Торкен.

Третья Цитадель Одинокого мира.

В зеленом сердце долины выситься легендарное Троегорье. Белоглавые высоты, Сихар, Торальдар и Цот, срослись в голубоватую корону мира. В каждом камушке они берегут Память и Волшебство. От подножий, до пиков, где пасутся стада облаков, камень Троегорья звенит и мерцает, переполненный силой планетарного ядра. Густой первобытной маггией, чистой и незамутненной, которая не калечит и не изменяет все вокруг себя. Отсюда она расходится по всему миру, отягощаясь информацией, судьбами и просто злобой. Насквозь она пропитывает пространство и время, становясь непредсказуемой и необъяснимой силой, которая отвечает одному человеку из сотни. Помогает одному из тысячи. И не служит никому.

В скалистых чертогах обитают существа из кварца и гранита, жующие руды и пьющие ртуть. В отличие от безобидных жителей долины, эти неспокойные булыжники — очень агрессивны. Ночами нередко можно наблюдать фейерверки высвобождающейся маггии — это бьются друг о друга каменные лбы.

Но где же сам Торкен?

Голубь, тяжело дыша, боролся с пронзительными ветрами. Он с трудом обогнул Цот и оказался над центром Троегорья. Почти полторы лиги отделяли его от земли. Если б голубь мог понять, что он не в состоянии подняться на такую высоту и выжить, его наверняка хватил бы удар. Но вырастившие его Первенцы не дали ему шанса разобраться в собственных возможностях. В мире Алиота вообще маловато птиц, способных взлетать так высоко. В основном потому, что жнецам проще их там поймать.

А внизу тянуться Несущие цепи. Огромные звенья скрипят под весом полусферической колыбели радиусом в лигу. Эта колыбель, выплавленная на заре времен не знает рук строителей — она полностью порождение коллективной маггии Первенцев. Во всяком случае, так они утверждают.

Это и есть Торкен.

Единственный город и столица Ранней расы.

Голубь пошел на снижение, спиралью срезая путь вниз. Он спускался к куполу запотевшего стекла, который накрывал город. Купол был разделен на маленькие пятиугольные сегменты. Под закопчённым стеклом едва можно было разглядеть разноцветные кроны.

В одном из них птица заметила одинокого первенца. Тот стоял у самого стекла, приникнув к нему чешуйчатым лбом. Реверанс размышлял о чем-то, глядя вниз, на озеро Слеза, застывшее в центре Троегорья, точно под Торкеном. Прозрачное как воздух до самого дна.

За несколько секунд до того, как голубь ударился о стекло, вертикальные зрачки дрогнули.

Почтальон смотрел на первенца сверху красными голодными глазками. То правым, то левым. Реверанс поднял вверх руки. Один из сегментов тяжело, раскачиваясь и скрипя, приподнялся. Завыл, врываясь, высотный ветер. Голубя буквально всосало внутрь, и он шлепнулся на помост перед первенцем.

Реверанс подошел к нему и помог подняться. Птица, тяжело дыша, расправила крылья. Первенец потрепал его по загривку.

— Ну, давай же, — сказал он. — Какое?

Голубь сунулся под крыло и вырвал клювом перышко. Его ось была испещрена крохотными буквами, не больше песчинки. Реверанс забрал это необычное послание и погладил птицу по голове.

— Лети в сад, покормись чем-нибудь, — сказал он.

Захлопали крылья.

Первенец поднял перо к глазам. В текст он не вчитывался, разглядывал почерк. Когда Миумун пишет, любой его нервный вздох отражается на письме. Каждая мысль. Все, что не найдешь в самом послании, легко можно увидеть в неровных петлях, сдавленных буквах, сильном наклоне.

Вот как сейчас, например. Паника писала сообщение вместе с Миумуном.

Реверанс без особого уже интереса прочитал послание и кивнул собственным ожиданиям. Авторитет все еще не остыл. Сотни нерестов он мрачно сиял раскаленным металлом, словно недавно выкованный меч. Весь континент, то тут, то там взрывался религиозными и территориальными сварами. Только верхушки гор холодно блестели над пурпурными равнинами пожарищ.

Шел первый и единственный Кризис Веры.

Это было время, когда эпоха королевств жадно пыталась надышаться перед уходом в забвение. Тогда Гротеск уже крепко стоял внутри остатков Яйца Первого, а Миумун еще возился с тайной армией Церкви Зверя. Руководил полками убийц и батальонами шпионов. А также следил за тем, чтобы Гротеск не стал слишком самостоятельным.

Ему было на что жаловаться. И, иногда, бедняге действительно требовалась помощь.

Рядом с Реверансом остановилось два зункула-льва. Нагие, с клеймами вида Кугатарис. На челюстях сидели тугие намордники, с них стекала слюна. Плечи изнывали под платиновыми брусьями.

— И что ты об этом думаешь, Реверанс? — с жирным клокотанием проговорили позади.

Первенец удивленно обернулся. Этого он не ожидал.

— Оригинал Логика. Почему вы здесь?

Оригинал Логика с трудом попыталась придать себе снисходительно-величественную позу. Сила левитации ворочала ее некоторое время, пока она окончательно не запуталась в том, что было ее конечностями и том, что вполне могло бы ими быть. Лучше всего многим Оригиналам Торкена удавалось поза отрешенно-задумчивая. Изрядно измаявшись, Логика решила вернуться к ней.