Сняв с головы тяжелый головой убор, Кейт уронила его на крытую парчой скамейку; звон металла заставил Дугхалла вздрогнуть. Кейт опустилась в глубокое кресло, не думая об ущербе, который подобная вольность нанесет ее наряду, вовсе не предназначенному для сидения, и склонилась вперед, подперев голову руками.

– Ты действительно думаешь, что мы поссорились по моей вине?

Дугхалл заметил, что она плачет: слезы оставляли узенькие дорожки на ее лице, покрытом толстым слоем золотой пудры.

Поставив второе кресло напротив племянницы, Дугхалл опустился в него.

– Ты видишь в Ри жертву, которую ты принесла ради своего Семейства, – сказал он. – В твоей жизни будут и другие жертвы, которые тебе придется принести, и некоторые из них окажутся не менее болезненными, чем разлука с Ри. Но… – он поднял вверх палец, – нельзя жертвовать богам дар, который они ниспослали тебе.

– И ты можешь вот так просто утверждать, что Ри был даром, посланным мне богами? Откуда тебе это известно? Зачем богам посылать мне дар, который отдалит меня от моей Семьи?

– Зачем это богам… ты сомневаешься в моей правоте… – Дугхалл тоже подпер голову руками и прикрыл ненадолго глаза. Призраки его собственных слабостей, невыносимых неудач, нелепых ошибок и срывов поплыли за сомкнутыми веками. – Ах, Водор Имриш, пошли мне нужные слова. – Вздохнув, Дугхалл посмотрел на Кейт. – Любовь – истинная, непреходящая – и есть высший дар, который могут послать человеку боги. Такую любовь испытывал Соландер к каждому живому созданию. Он любил настолько глубоко, что одолел время и смерть, чтобы и мы могли узнать эту любовь. Винсалис испытывал это чувство к своему другу Соландеру и Янхри, впоследствии ставшей его женой, и любовь эта преобразила его, дала ему слова, описавшие будущее мира, проложившие для многих из нас тропу, ставшие нашей путеводной звездой.

Любовь – не пустая похоть, это сила, и сила могучая. Величайшая сила во всей вселенной. Она сильнее ненависти и смерти, могущественнее всех чар и кудесников. – Дугхалл пожал плечами и опустил взгляд на свои руки. – Некоторые утверждают, что в ней и заключается истинный источник чудес и даже самой жизни, хотя я и сомневаюсь в этом. Слишком уж много на свете всякого зла и уродства. Так мне кажется. Я стар, пусть тело мое и кажется молодым. За прожитые мной годы я познал и дружбу, и нежность, и страсть, и сочувствие. Я делил ложе со многими женщинами и, даруя им плодородие, заслужил титул одного из младших божеств. Но истинное чувство я испытал лишь тогда, когда Соландер прикоснулся ко мне своей любовью.

То, что существует между вами, Кейт, между тобой и Ри, то, что позволяет вам любить всем сердцем и всей душою… во мне этого нет. А если и есть, то я не нашел той женщины или того дела, которое мог бы любить столь полно и искренне. Ни Соколы, ни одна из всех этих женщин, ничто в моей жизни не дало мне этого ощущения истинной любви, какое дарил Соландер. – Дугхалл заглянул в глаза Кейт, жалея, что она не может разделить с ним те чувства, которые владели им в этот момент. – Я отдал бы свою жизнь, свою душу и вечность, ради одного только мига любви, той любви, которую ты отвергла из ложно понятого чувства долга и вины, потому что ты выжила, а Семья твоя погибла.

Он вновь посмотрел на свои руки… сильные, молодые… но молодость эта принадлежала не ему, а Аларисте. Она так любила Хасмаля, что отдала годы своей жизни, отдала за то, чтобы спасти жизнь своего любимого.

– Мертвые мертвы, Кейт, а живые могут быть слепыми, глупыми и безрассудными… Если ты решила отказаться от самой лучшей, самой прекрасной части твоей жизни ради долга перед мертвыми, я скажу, что ты сошла с ума и не заслуживаешь благословения, которое послали тебе боги.

– И тем не менее ты говоришь, что я не должна идти за ним?

– Да, говорю.

– Потому что я только испорчу дело? И все погублю?

– Да.

– Тогда что же мне делать? Распрямившись, он глубоко вздохнул:

– Для начала иди умойся и сними это смешное одеяние. Потом возвращайся сюда, поешь как следует, и когда закончишь, вместе подумаем, что нам делать дальше… Я полагаю, Ри не хотел становиться Соколом, а это меняет все наши планы. – Дугхалл встал, подошел к Кейт и опустил ладонь на ее плечо. – А после мы с тобой посидим и поразмыслим, как сочетать известное тебе искусство дипломатии с тайнами любви, которых ты, очевидно, не знаешь. И мы найдем способ вернуть назад твоего любимого.

Кейт поднялась, утерла слезы тыльной стороной ладони и пообещала:

– Я скоро вернусь.

Обняв ее за плечи, Дугхалл посоветовал ей:

– И не трать больше свой илиам на живых. Настоящие трупы не плачут, так что получше смой свое художество.

Выдавив крохотную улыбку, Кейт повернулась и заторопилась прочь из комнаты.

– Ну не видел еще такого крепкого сукина сына, прям не убьешь, – произнес незнакомый голос, и Криспин открыл глаза. Голова его разламывалась от боли, и внутри ее то и дело вспыхивали искры – единственное, что он видел в окутавшем его море тьмы. Его кости, кожа, нутро… даже волосы, казалось, были охвачены пламенем.

– Я ж знаю, что ты очнулся. И ежели не начнешь немедленно со мной разговаривать, прощайся со своими ровненькими зубами.

Где он?

Окружавшая Криспина вонь казалась невыносимой: разило тухлой рыбой, грязью, тленом, где-то плескалась вода, кричали морские птицы, а вдали гудела, должно быть, целая тысяча голосов, грохотали колеса телег, цокали копыта…

И как он попал сюда?

– Я уже берусь за палку.

– Что ты хочешь узнать? – с трудом прохрипел Криспин.

Он вспомнил дубинку, ее удары – снова и снова, опустившуюся на него тьму и Трансформацию, не принесшую ему ничего хорошего. Ничего вообще.

Он услышал грубую усмешку:

– Я так и думал, что ты можешь говорить. А теперь, подлец, отвечай мне, кто ты такой. Когда я нашел тебя в том переулке, ты молчал как рыба. Если бы ты не был такой интересной добычей, я бы оставил тебя сборщикам падали.

В переулке, отметил Криспин. А потом вспомнил нож.

– Кто-то пырнул меня ножом.

– Это мне известно. А еще тебя ограбили. И бросили голышом как младенца, только вот ты малость поуродливее будешь. Пальцы с когтями, на жопе хвост, и морда растянутая, как у волка. Или у льва. Весь в крови, дыр в твоей шкуре хватило бы на целую дюжину покойников, а ты еще дышишь. Ничего более странного я еще не видел… поэтому и привез тебя сюда – рассмотреть повнимательнее. И понять, на что тебя, так сказать, можно употребить.

Как это – употребить?

И потом, он ведь куда-то шел, в том переулке, так?

Криспин подумал, что, наверное, преследовал кого-то и был в гневе. Хотел убивать. И в этот миг память разом вернулась к нему, и он вспомнил, что гнался за кузеном Ри, похитившим его дочь, и что времени на ее спасение у него остается совсем немного. Ри уже где-то укрылся вместе с Алви… и если еще не убил ее, то скоро может сделать это. Ему нужно побыстрее выбраться отсюда, надо немедленно спасать дочь! Он попытался броситься на пленившего его человека и убить негодяя, чтобы тот не стоял у него на пути.

Но что-то остановило его. Врезалось в горло, запястья, ноги, грудь, бедра. Криспин напрягся, пробуя разорвать незримые путы, но лишь взвыл от боли и бессильной ярости, а потом услышал голос своего пленителя:

– И что ты, проклятый, все время делаешь одно и то же. Незачем возиться с тобой. Никакого толку от тебя мне все равно не будет.

Слова эти остановили Криспина. Вспомнив про дубинку и тьму, которую приносили с собой ее удары, он застыл, и на сей раз все обошлось.

– А ведь учится, подлец, и вовремя соображает.

Криспин услышал звук шаркающих шагов. Мужчина, должно быть, находился совсем рядом с ним, а теперь чуть отошел.

– Мне нужна вода, – сказал Криспин. – И еда.

– А мне нужны ответы.

Этот человек хотел узнать, кто он. Что лучше сказать ему, ложь или правду? У правды свое обаяние, но сейчас она казалась более невероятной, чем ложь.