А уже через оборот, когда коты Данру только начали утаскивать светило за собой, я вышла за ворота Сарраша, втянула все еще горячий воздух полной грудью, оскалилась в сумерки.

Ночь предстоит интересная.

Я шла вперед от стен Сарраша, просто прямо. Так, как ходила всегда, как ходила много лет назад. Слушала, как шуршит песок, как под его толщей в своих норах скребутся змеи, скорпионы, серые жуки и мыши, наблюдала за тем, как чернее и чернее становится небо, как зажигаются на нем, будто светляки, звезды, как ярче и ярче становится месяц, словно чья-то улыбка.

Легкий ветер поднимал в воздух песок, меняя очертания ближайших дюн, редких, голых кустов и колючек. Как и я, на охоту начали выбираться ночные твари: скорпионы, крысы, пустынные лисы и дикие сармисы.

Около оборота я шла вдоль тракта, всматриваясь в песок под ногами, чтобы не пропустить широкую прогалину высохшей, потрескавшейся земли. Узкую, но все еще достаточно заметную. Старое русло реки, по многочисленным преданиям.

Змеи верили, что когда-то очень давно, еще до восьмисотлетней войны, до самих василисков и до теневых, конечно, эти земли были цветущим краем. Здесь текли полноводные реки, разливались озера, такие глубокие, что могли соперничать с морями и океанами, густые леса были полны зверей и птиц. Здесь жили такие существа, которых не было больше ни в одном уголке Мирота. Змеи верили, что именно тут были рождены проклятые боги, здесь они создавали все то, что есть сейчас в Мироте, здесь жили какое-то время.

А потом что-то случилось, что-то плохое, и цветущая некогда земля превратилась в выжженную пустыню, проклятые покинули свою колыбель, уйдя в Чертоги, пересохли или скрылись под землей реки и озера, умерли леса и те существа, для которых они были домом, ветра истерли камни и кости в пыль, превратили их в песок, как и вообще все, что когда-то здесь было.

Но есть все еще места – как старые пересохшие русла, как оазисы, как бездонные ямы в самом сердце, оставшиеся от озер, как серые пески или взявшиеся будто из ниоткуда скалы – которые все еще напоминают о былом величии этих мест. Ну… или просто василискам хочется верить старым легендам. Вот и это русло… Если верить преданиям и трактатам, здесь когда-то текла одна из самых полноводных рек – Прина. Она начиналась на северо-западе, в Багровых горах, пересекала весь Шхассад и заканчивалась далеко на западе, впадая в Серое море. А потом просто исчезла, иссохла, и осталась от нее… даже не тропинка, просто узкая впадина в земле.

Отчего-то ее не трогал песок, отчего-то возле правой ноги тянулась тонкой, неровной лентой потрескавшаяся земля, как черта, как граница между сном и явью, прошлым и настоящим. И чуть дальше, чуть глубже в пустыне, в том месте, где русло падало в ущелье, где становилось глубже и шире, где были пещеры, на самом дне некогда прекрасной реки прятались от солнца днем крокотты, спали. А ночью выходили на охоту.

Вот только не повезло им сегодня. Сегодня охотиться будут не только они.

Я отпустила тени полностью, позволила им виться вокруг меня, позволила наслаждаться такой редкой свободой. Они вытянулись так сильно, как только могли, бежали далеко впереди, скользили черными, туманными кляксами по серо-синему в свете звезд и месяца песку. Острые когти на руках, предвкушение в каждом движении. Были похожи на потоки черной воды. И несмотря на время, даже Дневная и Утренняя были полны энергии, стремились наравне с остальными к месту охоты. Только Основная осталась неизменной себе, неизменной мне: держалась рядом, смотрела сквозь песок, на небо, косилась на дюны и барханы. В пустыне водятся разные твари, и здоровая настороженность не помешает.

А ночь все-таки была удивительной: прохладной, светлой, тихой. Принесла с собой новые запахи и вкусы, потому что ветер поменялся и дул со стороны оставшегося за спиной города. Пахло цветами, фруктами, жареным маслом и пряностями. Было хорошо.

Я поправила ниам, спрятала волосы под платком и достала из ножен изогнутый крис, стягивая перчатку, чтобы не пачкать кровью ткань.

Мне осталось не больше пятнадцати лучей, и я буду на месте. Тени уже слышали крокотт, чувствовали их, тянули вперед сильнее и сильнее. Русло реки ушло вниз, стало широким, как плато, виднелись на склонах образовавшегося ущелья провалы пока небольших пещер.

Но совсем скоро, через несколько шагов, склон станет круче, река совсем уйдет вниз, а пещеры превратятся в огромные зияющие провалы. Ущелье станет похоже на лежащее на боку чудовище со множеством глаз и ртов.

Я остановилась у самого края, так близко, что носки туфель свисали над пропастью, закатала рукав и провела лезвием по правому запястью. За спиной затаились тени, сейчас больше напоминали свернувшихся, сжавшихся в пружину змей, чем очертания моей фигуры.

Кровь, темная, сладкая и густая, длинными, вытянутыми каплями падала вниз.

Несколько вдохов стояла почти оглушительная тишина, было слышно только ветер, перебирающий песчинки и прутья кустов. А через миг все вокруг пришло в движение. Над спящей пустыней разнесся оглушительный рев крокотт, голодный, яростный. Завибрировал под ногами песок, дрогнула земля, раздался рокот камней. Твари выбрались из пещер. Это их поступь я слышала: нежить вонзала загнутые когти на передних лапах в отвесные стены ущелья и карабкалась вверх, летели на бывшее дно реки осколки и мелкая крошка.

Я убрала руку только в тот момент, когда от меня до ближайшей твари оставалось не больше нескольких прыжков, отступила назад, перемотала запястье и надела перчатку. Напряжение в тенях достигло своего пика, когда первый уродец добрался до края обрыва, когда вонзил когтистую лапу туда, где еще несколько лучей назад стояла я. Вытянутая, уродливая башка с обнаженными клыками маячила напротив меня лишь пару мгновений.

Несколько ударов сердца. Как раз достаточно, чтобы тварь успела подтянуться, и к ней бросилась Ночная, будто давая команду остальным.

Миг, и на месте головы зияющая рана. Мутная, вязкая, темная жижа, заменяющая нежити кровь, падает на в песок. Тварь болтается над пропастью прежде, чем свалиться, еще какое-то время, как последний сухой лист на ветке, потому что когти все еще в земле, все еще удерживают тело.

Я отступила еще на шаг, подхватила нити смерти, выуживая из памяти необходимое плетение, и уже через несколько лучей бросила себе под ноги охранное заклинание. Оно расцвело на земле вытянутым многогранником, вспыхнуло зелено-белым и исчезло. А я опустилась в центре, поджав под себя ноги, и закрыла глаза, сливаясь с тенями.

Они рвали, кромсали и терзали нежить, с неменьшими яростью и голодом, чем крокотты пытались вонзить в них клыки и когти, ужалить ядовитым хвостом.

Вот только разве ужалишь тень?

И нежить ранила себя и от этого зверела еще больше. С отвратительными чвакающими звуками вонзались жала в гнилую плоть, вырывая рев боли из глоток, с не менее мерзкими хлюпающими покидали тела собственных хозяев. Воняло гнилью и затхлостью, тухлым мясом и плесенью. Воняло гнилой кровью.

Вот только я почти не ощущала ничего этого, потому что с каждым мигом, с каждой убитой тварью чувствовала, как отпускает меня напряжение, как довольны тени, как им нравится то, что сейчас происходит. В конце концов, они были созданы именно для этого, именно поэтому боги когда-то привели в мир теневых – чтобы убивать нежить. И Основная, Дневная, Ночная и Утренняя наконец-то могли больше не прятаться и не таиться, не сдерживаться. Они кромсали тварей, вонзали удлинившиеся когти в шеи, вырывали куски мяса из тел, швыряли крокотт в пропасть, из которой они и вылезли, и не обращали внимания ни на что другое. Были быстрыми, опасными, безжалостными.

И я была такой же. Там же, вместе со своими тенями, рвала нежить на куски и не хотела останавливаться. Это больше инстинкт, чем что-то осознанное. Когда ощущаешь этот запах в воздухе, когда он настолько густой и плотный, в голове не остается других мыслей, не остается других желаний.