— А теперь наша очередь ответить любезностью, — Одинец наполовину высунулся из окна и с левой руки выстрелил против движения. Отдача была столь сильной, что его отмахнуло вперед и он едва не вылетел через лобовое стекло. Однако, удержав равновесие, и перезарядив обрез, он снова изготовился и стал ждать, когда джип появится в поле зрения.

— Мцыри, сместись немного влево, только сделай это резко, — и когда Карташов провел нужный маневр, Одинец начал стрелять.

Верхние прожектора и нижняя правая фара мгновенно погасли. Машина преследователей завиляла, зарыскала и, проехав метров сто пятьдесят, сунулась носом в полную воды канаву. Дверцы джипа открылись и из него начали выбираться люди. Вслед «девятки» понеслись огненные светлячки и два из них, пробив заднюю стенку кузова, застряли в сиденье. В салоне запахло паленой обшивкой и порохом.

— Ты, Мцыри, надеюсь, помнишь наш уговор? — неожиданно спросил Одинец.

— Помню.

— Только не к Блузману! Можешь завезти мой труп в лес и там бросить на съедение муравьям. Без обиды… Так как ты там пел: «Сухо щелкнул затвор, оглянулся зека… »

— «Сука!» — выдохнул он и взглянул в облака»… Дай, Саня, сигаретку, свои я где-то выронил..

— А это плохо, оставил ментам вещдок… Приедем домой, выпьем водки, а ты возьмешь гитару… Слушай, Серго Орджоникидзе, почему ты с комвзводом Бандо не мог найти общего языка? Что он — распоследний мудак?

— У нас с ним противоположные взгляды…

— На жизнь? Так у всех они разные. Я уверен, что и ты не согласен с тем, что мы сегодня делали.

Карташов молчал.

— Конечно, не согласен, — повторил Одинец, — твое ментовское чистоплюйство не хочет с этим мириться.

— Возможно, — сквозь зубы процедил Карташов. — Но этого мужика, который с автоматом, брать не следовало. Он практически целый и сейчас, наверное, уже пришел в себя.

— Это не нам решать. Одной мрази больше-меньше, что от этого в природе изменится? Да ни хрена! Один волкодав ушел, другой пришел. Даже два придут на его место, поэтому отстрел никакого баланса между человеком и хищником не нарушит… Сейчас сворачивай на щебенку, объедем Балашиху.

— Лет десять назад я бы тебя за такие разговоры отдал бы под суд офицерской чести.

— Десять лет? Знаешь, сколько биллионов километров Земля вместе с нами пролетела с тех пор?

— А ты знаешь?

— Предполагаю. Ну, давай считать… В секунду она пролетает 30 километров, в минуту — 1800, а за сутки? А за год, пять лет? Охренеешь! Вечность отделяет нас от тех лет. А ты все топчешься на месте.

— Где ты, Саня, набрался всей этой ахинеи? — уже веселее спросил Карташов.

— У Гафарова, которого четыре месяца назад застрелил киллер. Кстати, у краснопресненских бань, на волне кайфа и полного благополучия.

— Большой, видать, ученый этот Гафаров?

— Большой авторитет. Очень большой! Брод его уважал и каждое воскресенье носит на его могилку цветы. Белые каллы — любимые цветы жертвы российского беспредела. В следующее воскресенье можем с тобой туда съездить, посмотришь, какие граниты людям ставят на черепушку.

— Памятники ставят в ногах, — уточнил Карташов, — и ногами выносят вперед и… в дверцы крематория…

— В этот раз, наверное, мы с тобой повезем туда останки…

— Заткнись! Я уже наездился, — категорически заявил Карташов. — Меня от всего этого буквально тошнит.

— Зато там тепло и уютно, как у бабушкиной печки.

— Купи себе вместо бронежилета электрическую грелку, тоже будет тепло и уютно, — Карташов с раздражением выбросил через форточку окурок.

Перед въездом в Лукино им позвонил Николай. Одинец, разговаривая, молча кивал головой.

— Есть, — сказал он, — мы поедем другой дорогой, — дав отбой, сказал:

— Они врубают мигалку с сиреной и на скоростях направятся к Блузману. А мы с тобой сменим номера и по Кольцевой рванем на Химки. Брод велел ехать в Ангелово.

— А мне хоть к черту на кулички, — невольно скаламбурил Карташов. — Вон впереди рощица, можем там поменять номера.

— Сворачивай, только рискуем там по уши застрять в грязи.

— А мы уже и так по уши в дерьме…

— Да перестань, Мцыри, ныть! Хочешь скажу тебе всю правду?

— Руби!

— Сейчас, только закурю…

Они свернули на залитую лужами грунтовую дорогу, ведущую к купам опавших деревьев. Одинец вжикал зажигалкой и тут же тушил огонек. Готовился к речи.

— А вот представь себе такую вещь… Ты продолжаешь служить в ОМОНе, веришь во всю эту перестроечную брехню и в один прекрасный день… Ну, допустим, подходит к тебе командир отряда и говорит: «Знаешь, Серый, мы получили задание ЦК — срочно нужно найти человека для пересадки почки… » Занемог, мол, наш дорогой и любимый генеральный секретарь и нам выпала великая честь ему помочь… Или ты хочешь сказать, что дисциплинированный боец, сознательный член партии, отличник боевой и политической подготовки, комвзвода, имеющий награды ЦК ВЛКСМ, МВД СССР отказался бы от такой чести…

Карташов безмолвствовал. Он рулил к леску, аккуратно, где это возможно, объезжая рытвины, в которых поблескивали в лунном отражении озерца воды.

— Ну что молчишь, Мцыри? Нечего сказать, да?

— Почему — нечего… Я уже взрослый мужик и не надо из меня делать олигофрена. Именно потому, как ты правильно заметил, я дисциплинированный и сознательный член партии, я бы у командира прежде спросил: — А где, товарищ майор, письменный приказ?

— А когда вы крушили таможни в твоей любимой Латвии, у вас тоже был письменный приказ? — Одинец завелся и не хотел сбавлять обороты.

— Ты же, наверное, знаешь, что был Указ президента страны, а отдельного письменного приказа, конечно, не было. Чтобы перейти улицу, что, тебе тоже нужен письменный приказ?В соответствии с президентским Указом рижский ОМОН вправе был принимать участие в упразднении таможенных пунктов на границе…

— Но ведь не жечь и крушить помещения и транспорт, принадлежащие таможне независимой Латвии?

— Нет, речь шла только об упразднении незаконных таможенных пунктов на границе… Тут как хочешь, так и толкуй.

— И вы, как понимали, так и толковали? Где тротилом, где пулей, а где и гранатометом. Неплохое, я тебе скажу, толкование… Не толкование, а толковище…