— Не важно.

— Нет, важно. Это как-то связано с тугами?

Лили повернулась ко мне, в ее глазах блестели слезы.

— Папа рассказал?

— О женихе? Рассказал.

— Это лишь часть истории.

— Так поделись со мной остальным.

И вновь потянулось молчание. Она смотрела в окно и ничего не отвечала, но и руку из моих пальцев не высвобождала. Я не торопил ее, сидел рядом и ждал.

— Это я во всем виновата, — неожиданно сказал Лилиана. — Эдмунд и его семья умерли из-за меня. — Она повертела в пальцах стеклянную ножку пустого бокала и убрала его на столик. — Я проклята, Лео. Проклята…

— Знаешь, Лили, — позволил я себе осторожную улыбку, — понятней не стало.

— Ты был когда-нибудь в Индии?

— Нет. Но за последнее время немало узнал о тугах. А что?

— Это сложно объяснить. Просто для индусов Кали реальна. Как и остальные боги. Они живут этим. Они так воспринимают мир.

— И что с того?

— Моя кормилица поклонялась Кали. Сколько себя помню, она всегда была рядом, с ней я проводила больше времени, чем с собственной матерью. Служанка рассказывала истории, учила ритуалам. Именно она посвятила меня Кали. И что самое ужасное — тогда я была этому рада.

— Юношеское бунтарство?

— Мне страшно не хотелось походить на собственную мать. Меня до сих пор трясет от запаха лауданума. Ей никогда не было до меня никакого дела. Порой она проводила в постели целые дни. Я ненавидела ее тогда. И, похоже, не простила до сих пор. Очень этого хочу, но не могу себя пересилить. Не могу — и все тут.

Я кивнул и ничего говорить не стал, просто не был готов комментировать услышанное. Лилиана сцепила побледневшие пальцы и продолжила свою путаную исповедь, напряженно смотря перед собой, словно каждое слово давалось ей с неимоверным трудом:

— Я гордилась причастностью к тайнам богини. Я чувствовала собственную значимость, избранность. Но когда мы с Эдмондом полюбили друг друга, наставница запретила мне встречаться с ним, запретила выходить за него замуж. Она сказала, что моя жизнь — в руках богини, что лишь воля Кали определяет мою судьбу. Я только посмеялась, не стала ничего слушать. И однажды ночью моего жениха, его родителей, братьев и сестер задушили туги. Такова была кара богини за непослушание.

Тут уж я не сдержался:

— Не думаю, что это как-то связано.

— Не думаешь? — вскинулась Лили. — Ты мне не веришь? Спроси отца! Или Адриано Тачини, он гостил тогда у нас в Калькутте!

— Лили, ты понимаешь, что туги убивают каждый день. Это простое совпадение.

— Отец провел расследование, он отыскал всех причастных к убийству и допросил. Все они говорили о воле богини. Все! И даже перед казнью никто не отказался от своих слов.

— И твоя кормилица?

— Ее повесили вместе с остальными. Она улыбалась, когда ей на шею надевали петлю.

— Нет никакой Кали, ты понимаешь это? — воззвал я к голосу разума. — Это просто суеверия необразованных индусов!

— Я верю в ее существование, — упрямо заявила Лилиана. — Ты ведь тоже веришь в своего бога, разве нет?

— Я не… — Я хотел сказать, что не верю, а точно знаю, но осекся и замолчал. Знание и вера — разные вещи. И поскольку я именно верил, то привел иной аргумент, нежели собирался поначалу: — Пусть все так, как ты говоришь, но это — дела давно минувших дней. Какая разница, что именно случилось много лет назад в далекой Калькутте? Забудь и живи настоящим. Все давно закончилось.

Лилиана зябко поежилась, и я уловил сотрясшую ее дрожь.

— Ничего не закончилось, Лео, — обреченно произнесла Лили и шмыгнула носом. — Ничего…

— Если ты о газетных утках…

— Не об этом. Полгода назад мне напомнили о долге перед богиней. Почему, ты думаешь, я стала танцевать в варьете? Это настоящие ритуалы. Танцы посвящены Кали!

— Стой! — потребовал я. — Напомнили? Кто?

— Не знаю. Однажды я просто обнаружила у себя под подушкой письмо. Мне обещали покровительство богини, а взамен требовали послушания. И когда задушили того бедного фотографа, я… — Лилиана расплакалась и принялась вытирать покрасневшие глаза платочком. — Я почувствовала вину за это! Мне обещали покровительство и сдержали слово! Я не хотела иметь к этому никакого отношения и сбежала из города!

Голова пошла кругом от нереальности происходящего, словно угодил на страницы приключенческого романа, но я решил до поры до времени не обращать на это внимания и по полицейской привычке зацепился за противоречия.

— Но почему ты решила вернуться? — и сам же выдвинул предположение: — Новое письмо?

— Да, — затряслась она. — У меня нет выбора. Я должна вернуться. Но мне страшно. Знал бы ты только, Лео, как мне страшно…

Я знал. Все мои чувства обострились, и обуявший Лили ужас колючими волнами вламывался в сознание, привлекая и отталкивая одновременно.

— Все будет хорошо, — сказал я и неожиданно для себя самого обнял собеседницу за плечи. — Поверь мне. Просто поверь.

Лили повернула ко мне мокрое от слез лицо и почти беззвучно выдохнула:

— Ты обещаешь?

— Я никому не позволю причинить тебе вред, — уверенно ответил я, а потом притянул ее к себе и поцеловал.

Я сделал это, да…

Ответственность — как гири на ногах, как обрезанные крылья. Потерянные возможности в дистиллированном виде.

Именно так думал я под размеренный стук колес, глядя на безмятежно спящую Лилиану. Укрытая простыней, она размеренно дышала во сне, локоны черных волос рассыпались по белоснежной наволочке подушки.

Я лежал рядом, любовался изгибами девичьего тела, едва скрытыми тонкой тканью, и как последний дурак думал об ответственности.

Об ответственности, собственных обещаниях и о вещах куда более приятных, но которые и послужили причиной столь тягостных и несвоевременных раздумий.

Лили словно почувствовала мой взгляд, открыла глаза и улыбнулась.

— Доброе утро, Лео!

— Давно не виделись, красавица! — спрятал я за беспечной улыбкой обуревавшие меня сомнения.

Моя спутница сладко потянулась, изогнула спину, но сразу спохватилась и придержала почти соскользнувшую уже с груди простыню.

— Отвернись, пожалуйста, — смущенно попросила она, а когда я выполнил просьбу, встала с кровати и скрылась в отгороженном бумажной ширмой углу. — Сколько у нас времени на сборы? — поинтересовалась она уже оттуда.

Я снял с полки хронометр, повернул его циферблат к свету и сообщил:

— Если поезд идет по расписанию, то час с четвертью.

— Ужасная рань! — зевнула Лили и зашуршала оберточной бумагой.

С этим было не поспорить. Без четверти пять — совсем не то время, в которое я привык покидать постель. И совсем уж расхотелось вставать и одеваться, когда Лилиана вышла из-за ширмы в коротеньком полупрозрачном пеньюаре и завертелась перед зеркалом, любуясь собственным отражением.

— И подумать не могла, что поинтересуюсь твоим мнением, — тихонько хихикая, произнесла она, — но, как считаешь, мне идет?

— Безумно.

— В самом деле?

— У нас есть все шансы пропустить остановку.

— Перестань, Лео! Твои комплименты вгоняют меня в краску!

— Это не комплимент, а чистая правда! — ответил я, любуясь стройными девичьими ножками и всем остальным, насколько это позволял пеньюар.

— Тем более! — строго сказала Лилиана и отвернулась к зеркалу привести в порядок растрепавшиеся волосы.

Я прислонил подушку к изголовью кровати, сел и уперся в нее спиной.

— А может, нам и в самом деле пропустить остановку? — предложил, чувствуя, как замирает от испуга сердце.

— Лео, ты это серьезно? — оглянулась Лили. — И куда мы поедем?

— Куда угодно! Хотя бы и в Новый Свет! Я достаточно богат, чтобы не беспокоиться о деньгах.

Лилиана отложила гребень и присела на кровать. Некоторое время она молчала, собираясь с мыслями, тишину нарушал лишь размеренный стук колес, а потом она открыла рот, но я уже знал ответ. Талант сиятельного заранее подсказал его. Мой талант и чужой страх.