— Но я не могу! Они ж меня просто в порошок сотрут.

— О них я сам позабочусь.

— Да? А как именно?

— К этому времени я представлю свою небольшую работу.

— Ну, я не знаю… Скинуть Лакина с моего загривка — задача нетривиальная. Вы же видели, как он…

— А почему вы сказали “нетривиальная”? Почему не “тяжелая” или “трудная”?

— Ну, вы знаете стиль разговора у физиков…

— Ага, “физический разговор”. У нас много жаргонных словечек вроде этого. Я вот думаю, а не используются ли они иногда для запутывания смысла вместо его прояснения?

— Пожалуй. — Купер бросил на Гордона странный взгляд.

— Не нужно так тревожиться, — шутливо сказал Гордон. — Спи спокойно, дорогой друг. Я спасу твой зад.

— Ну, хорошо, — неуверенно проговорил Купер. — Если вы так считаете… — и он медленно направился к двери.

— Увидимся на ристалище, — сказал вслед Гордон.

Он составил почти четверть чернового варианта своей статьи для журнала “Сайенс”, когда кто-то постучал в дверь. Гордон решил послать статью в “Сайенс” потому, что это большой и престижный журнал, а кроме того, материал там довольно быстро попадал в печать. Они публиковали большие статьи, и он рассчитывал, что его сообщение поместят целиком, не разбивая на отдельные выпуски. Он приведет в этой статье все свидетельства и в таком количестве, что с ними нельзя будет не считаться. Гордон уже переговорил с Клаудией Зиннес. Она опубликует свое письмо в том же номере, подтверждая таким образом часть его наблюдений.

— Привет. Можно войти? — Это были близнецы, аспиранты-первокурсники.

— Послушайте, я сейчас очень занят…

— А это ваше рабочее время.

— Да? Ну ладно. Что там у вас?

— Вы неправильно оценили некоторые из решенных нами задач, — объявил один из них.

Такое заявление без обиняков несколько обескуражило Гордона. Он привык к большей кротости студентов.

— Неужели? — иронично отозвался он.

— Да. Вот посмотрите. — Один из них начал быстро писать на классной доске, висевшей в кабинете, частично покрывая записи Гордона, подготовленные для статьи. Он пытался следить за аргументами близнецов.

— Эй, поосторожнее с моими записями. Аспирант хмуро взглянул на Гордона, потом демократично согласился и стал писать вокруг. Гордон сфокусировал свое внимание на Бесселевых функциях и граничных условиях на электрическом поле. Ему потребовалось пять минут, чтобы показать студентам, в чем состояла их ошибка, причем он так и не понял, с кем из близнецов разговаривает. Они походили друг на друга как две капли воды. Едва один из них заканчивал, в атаку шел второй, возражая. Гордон устал от них. Через десять минут, когда они начали допрашивать его об исследованиях и о том, сколько получает ассистент, ему удалось их выпроводить, сославшись на головную боль.

Едва за ними закрылась дверь, как раздался новый голос:

— Подождите секунду! Доктор Бернстайн! Гордон неохотно снова открыл дверь. Репортер из ЮПИ переступил порог комнаты.

— Я знаю, вы не хотите, чтобы вас беспокоили, профессор…

— Совершенно верно. Тогда почему же вы меня беспокоите?

— Потому что профессор Рамсей только что мне все рассказал. Вот почему.

— Что он вам рассказал?

— О вас, о цепочечных молекулах и о том, откуда вы все это получили. А также что вы хотите держать это в секрете. Я все узнал. — Он широко улыбнулся.

— Почему Рамсей вам это рассказал?

— Кое о чем я сам догадался. В его статье не все выглядело гладко. Он, знаете ли, не умеет врать, ваш Рамсей.

— Я тоже так думаю.

— Он вообще не хотел ничего мне говорить. Но я припомнил одну вещь, к которой вы когда-то имели отношение.

— Сол Шриффер, — сказал Гордон и почувствовал, как на него неожиданно навалилась усталость.

— Да, это связано именно с ним. Я просто сложил два плюс два. Потом отправился к Рамсею за подробностями по его статье и в середине разговора вытащил это дело.

— И он все выболтал.

— Ну, теперь вы все знаете.

Гордон устало плюхнулся в кресло. Он сидел, сгорбившись, и смотрел на человека из Юнайтед Пресс Интернэшнл.

— Ну? — спросил корреспондент. — Вы собираетесь мне что-нибудь рассказать? — Он достал блокнот.

— Я не люблю, когда меня пытают.

— Извините, если я вас обидел, профессор. Я вас не пытаю. Просто я разнюхал немного и…

— Ладно, ладно. Я только стараюсь соблюдать осторожность в данном вопросе.

— Ну, это все равно когда-нибудь вышло бы наружу, знаете ли. Материал Рамсея — Хассингера пока еще не привлек к себе значительного внимания, насколько мне известно. Однако то, о чем они пишут, весьма важно. Люди должны об этом знать. Ваш вклад будет очень ценным.

Гордон невесело рассмеялся:

— Будет ценным… — сказал он и рассмеялся опять. Корреспондент нахмурился:

— Так вы мне расскажете или нет?

Гордон почувствовал, как все тело наливается усталостью.

— Пожалуй, расскажу, — вздохнул он.

Гордон даже не предполагал, что свет может быть таким ярким. С обеих сторон маленькой платформы, на которой он стоял, установили по батарее мощных светильников, чтобы исключить тени на лице выступающего. Рыло телевизионной камеры, как одноглазый циклоп, уставилось на него. В аудитории находились несколько химиков и почти весь физический факультет. Оформитель работал до полуночи, подготавливая схемы. Гордон обнаружил, что персонал факультета в таких случаях — большая поддержка. Он понял, что их враждебность — плод его воображения. Коллеги приветствовали его в холле, внимательно прислушивались к рассказу о полученных данных, заходили в лабораторию.

Он поискал глазами Пенни. Ага, вон она, в последнем ряду, в розовом платье. Она слабо улыбнулась, когда он помахал ей рукой. Представители прессы, рассаживаясь, тихонько переговаривались. Все телевизионщики были на местах, а женщина с микрофоном давала последние указания. Гордон окинул взглядом аудиторию. Невероятно, но сейчас людей гораздо больше, чем на конференции по случаю вручения Нобелевской премии Марии Майер, хотя в данном случае всех оповестили за день или два. Корреспондент из ЮПИ получил эксклюзивное интервью, его подхватили другие агентства, после чего университет и организовал это шоу.

Гордон влажными пальцами перебирал свои записи. ; Вообще-то все это ни к чему. “Господи, наука на подмостках, наука, пробивающая свою часть в вечерних новостях, наука как предмет ширпотреба”. Однако ажиотаж большой. В конечном счете должна остаться только статья в “Сайенс”, где его результаты должны сойтись с их испытаниями, где не должно быть никакого смещения на весах истины за или против него.

— Доктор Бернстайн, мы готовы. Он в последний раз вытер лоб.

— Хорошо, можете начинать.

Загорелся зеленый огонек. Гордон посмотрел в камеру и постарался улыбнуться.

Петерсон завел машину в кирпичный гараж и вытащил чемоданы. Отдуваясь, он поставил их у дорожки, ведущей к фермерскому домику. Двери гаража со щелчком закрылись.

Со стороны Северного моря дул пронизывающий ветер, беспрепятственно проносясь над плоской равниной Восточной Англии. Петерсон поднял воротник меховой куртки.

В доме никаких признаков жизни. Возможно, никто не услышал мягкого урчания подъехавшей машины. Он решил обойти домик вокруг, посмотреть что к чему, а заодно размять ноги. В голове гудело. Нужно подышать свежим воздухом. Он переночевал в отеле в Кембридже, а утром его снова охватило это щемящее чувство. Он проспал почти до обеда, потом спустился в ресторан, чтобы поесть. В отеле никого не было. То же самое и на улицах. В домах поблизости не дымили трубы, не горел свет. Петерсон не стал выяснять, в чем тут дело. Он проехал по пустынным улицам и оказался на дороге, пересекавшей болотистый ландшафт Кембриджшира.

Петерсон потер руки — не столько для того, чтобы согреться, а в знак удовлетворения. Когда приступ болезни первый раз настиг его вне Лондона, он не думал, что сможет уехать так далеко. Дороги между Лондоном и Кембриджем оказались просто забиты машинами, а севернее Кембриджа были почему-то пусты.. Он видел перевернутые грузовики и горящие амбары к северу от могилы святого Эдмунда. Около Стоунмаркета какая-то банда, вооруженная топорами и мотыгами, пыталась напасть на него. Он протаранил толпу. Мощная машина разбрасывала тела, как щепки.