Гитту был того же мнения. Он тоже считал, что в других странах возможностей заработать на жизнь больше И мы начали гоговиться к побегу. Я не оговорился — выезд из Британской Гвианы считался в то время тяжким преступлением. Ведь шла война, к тому же ни один из нас не имел паспорта.

За три месяца до этого из Кайенны бежал Шапар. Он жил в Джорджтауне и зарабатывал в день доллар и тридцать центов, готовя мороженое в каком-то китайском магазинчике. Он тоже мечтал удрать из города. И потом к нам хотели присоединиться еще двое — парень из Дижона по имени Депланк и еще один парень из Бордо. Куик и Ван Ху решили остаться. Им здесь нравилось. Устье реки Демерары находилось под неусыпным наблюдением и прицелом пулеметов, пушек и тяжелых орудий с торпедоносцев. Поэтому мы решили изготовить точную копию рыбацкой лодки, зарегистрированной в Джорджтауне, и выплыть на ней в море. Я проклинал себя за неблагодарность к Индаре, за то, что не в состоянии отвечать ей преданностью и любовью. Но ничего не мог с собой поделать — в эти последние дни она так прилипла ко мне, что просто действовала на нервы и выводила из всякого терпения. Есть на свете простодушные существа, которые не умеют скрывать своих страстей и желаний, обычно они не ждут, когда их возлюбленный сделает первый шаг. Моя индуска вела себя точь-в-точь так же, как те две сестры из племени гуахира. Стоило их чувствам расцвести, как они тут же отдавали себя полностью и без остатка, а если их отвергали, то впадали в отчаяние. В глубине их души нарастала боль, ощущение неудовлетворенности — это печалило меня, пожалуй, больше всего, так как я вовсе не имел намерения обижать ни Индару, ни Лали с Заремой. Приходилось делать огромное усилие, чтобы доставить возлюбленной хоть какое-то удовольствие в моих объятиях.

К побегу мы готовились основательно. Уже была куплена широкая и длинная лодка с прочным парусом и кливером. Причем готовились мы втайне, подальше от глаз полиции. Мы прятали лодку довольно далеко от нашего квартала, в одном из притоков Демерары. Она была покрашена в тот же цвет и имела тот же номер, что и китайская рыбацкая лодка, зарегистрированная в Джорджтауне. И если ночью она вдруг попадет в луч прожектора, то полиция увидит, что только команда выглядит несколько иначе. Поэтому придется нам пригибаться, ведь китайцы, плавающие в лодке-оригинале, создания мелкие, в то время как все мы довольно крупные ребята.

Отплытие прошло гладко, и вот мы вышли из устья Демерары в море. Надо сказать, я не испытывал в этот момент особой радости, перед глазами неотступно стояла Индара. Ведь я удрал как вор, даже не попрощавшись с моей Принцессой. Ни она, ни ее отец и другие родственники не сделали мне ничего, кроме добра, а я ответил им такой черной неблагодарностью. Я и не пытался оправдаться перед собой. Правда, перед тем, как выйти из дома, я оставил на столе шестьсот долларов, но разве можно отплатить деньгами за преданность и любовь?..

В течение первых двух суток следовало держать курс на север — ведь я вернулся к своей старой идее попасть в Британский Гондурас. Команда наша состояла из пяти человек: Гитту, Шапар, Барриер из Бордо, Депланк из Дижона и я. Часов через тридцать после выхода в море на нас обрушился сильный шторм, перешедший затем в ураган. Гром, молнии, ливень, огромные неравномерные валы, словно горы, вдруг вырастающие за бортом, бешено свистящий ветер. Наше суденышко, не способное сопротивляться и сохранять нужный курс, несло по морю, как щепку. Да, таким я моря еще никогда не видел, даже представить не мог. Ветер налетал бешеными порывами и нес нас то в одном, то в другом направлении. Продлись все это неделю, и мы снова оказались бы на каторге.

Это был знаменитый циклон, сказал мне позднее месье Агостини, французский консул на Тринидаде. В тот день на его плантации погибло шестьсот кокосовых пальм — ветер переламывал стволы деревьев пополам. Дома поднимало в воздух и уносило на большое расстояние, они падали затем на землю или в море. Мы потеряли все — припасы, вещи, даже бочонок с водой. Мачта сломалась, парус унесло. Но что хуже всего — отказало рулевое управление. Каким-то чудом Шапару удалось сохранить маленькое весло. Этим предметом, похожим на лопаточку, я пытался направить лодку по курсу. Все мы разделись и соорудили нечто вроде паруса — все пошло в ход: и куртки, и брюки, и рубашки. Обломок мачты и этот парус из предметов гардероба, скрепленных кое-как оказавшейся на борту проволокой, — на них сейчас была вся наша надежда.

Наконец вновь поднялся обычный ветер, дующий в нормальном направлении, и я воспользовался им, чтобы взять курс на юг, по направлению к земле. К любой земле, все равно какой, даже к Британской Гвиане. Ожидающий нас там приговор казался сейчас блаженным избавлением от всех мучений. Надо сказать, что во время шторма, правда, какого шторма, этого ада, конца света, короче говоря, циклона, мои попутчики вели себя достойно.

Лишь на седьмой день — два последних из них погода была совершенно великолепной — мы наконец увидели землю. Наш самодельный парус, сплошь состоящий из дырок, все же сделал свое дело, хотя мне и не удалось направить лодку по нужному курсу. Все эти дни мы оставались практически голыми и здорово обгорели, это резко уменьшило нашу сопротивляемость. Особенно сильно пострадала кожа на носах, они у нас просто пылали. В том же состоянии были губы, ноги, бедра — сырое мясо, лишенное какой-либо защиты. Жажда просто измучила. Депланк и Шапар дошли до того, что попробовали пить соленую воду, после чего им стало еще хуже. Но, несмотря на изнурительную жажду и голод, ни один из нас, повторяю, ни кто, не жаловался. И не навязывал другим своих советов и мнений. Если кому-то хотелось пить морскую воду или плескать ее на себя, говоря, что это охлаждает, никто ему не мешал. Пусть человек сам убедится, к чему это приводит, когда соль начнет разъедать раны, а вода, испаряясь, лишь усилит ощущение ожога.

Только у меня остался один открытый и видящий глаз, у остальных глаза заплыли и гноились. Яростное солнце палило столь безжалостно, что переносить это больше не было никаких сил. Депланк полуобезумел и твердил, что вот-вот бросится в море.

Последний час мне казалось, что я различаю на горизонте полоску земли. И я направил туда лодку, не сказав, впрочем, никому ни слова из боязни, что ошибаюсь. Появились птицы и начали кружить над лодкой — выходит, я не ошибся. Их крики вывели из забвения моих товарищей, лежащих на дне лодки.

Гитту прополоскал рот морской водой и пробормотал:

— Ты видишь землю, Папийон?

— Да.

— Как долго еще плыть?

— Часов пять—семь. Знаете, братцы, я уже больше не могу. Я обгорел не меньше вас, к тому же стер задницу до крови, ерзая по этой мокрой и скользкой скамейке. Ветра нет, и продвигаемся мы очень медленно. У меня прямо руки занемели держать все время это весло. Послушайте, что я хочу предложить, и скажите, согласны или нет. Давайте спустим парус и расстелим в лодке все это тряпье, чтоб защититься от чертового солнца, пока оно не зайдет. Течением лодку будет потихоньку подталкивать в земле. Или, может, кто-то из вас хочет занять мое место?

— Нет, нет, Пали. Давай сделаем именно так, как ты предлагаешь, и поспим. А кто-нибудь один останется дежурить.

Солнце стояло почти в зените, когда я предложил друзьям свой план. С чувством животного блаженства я растянулся на дне лодки в долгожданной тени. Друзья уступили мне лучшее место, где воздуху было побольше. Один остался дежурить, но и он сидел в тени. Все мы умирали от усталости и, защищенные, наконец, от безжалостных лучей, погрузились в глубокий сон.

Нас разбудил пронзительный вой сирены. Я откинул тряпье: снаружи стояла тьма. Интересно, сколько теперь времени? Сев на свое место за руль, я ощутил, как обнаженное мое тело овевает прохлада. Вскоре я даже озяб. Зато какое облегчение — прекратилась эта пытка поджаривания живьем! Мы снова установили парус. Сполоснув лицо водой, я поднял голову и совершенно отчетливо различил землю — слева я справа. Где мы? И куда лучше держать курс? Снова послышался вой сирены, и я понял, откуда доносится звук. Справа... Что, черт возьми, они пытаются сообщить мне?