Прощание с осенью
Последние осенние деньки.
Над морем стелются прощальные дымки.
У солнца над водой прощальный взгляд.
А люди медлят и прощаться не хотят.
Но солнце говорит: «Пора, прошу.
Я вам еще с дороги напишу».
В последний раз коричневый навар
Вам в чашечки сливает кофевар.
Медлительный в природе перелом.
В последний раз работая веслом,
Рыбак прощальную оглядывает ширь.
Слепа судьба, но леска — поводырь.
Клюет лобан! Вот тяжелеет снасть.
Почуяв над собой чужую власть,
Он гневно рвет тугую тетиву,
С крючком во рту ныряет в синеву.
Он будет плавать в темной глубине
С железным привкусом свободы на губе.
Закуривает медленно рыбак
И долго смотрит на воду, чудак.
Над морем зыблется голубоватый пар.
Он кровью слушает лучей нежаркий жар…
Перебирает прошлое в уме…
Но что это под банкой на корме?
Он шпильку ржавую — как этот день далек!
Из-под ребра шпангоута извлек.
И запах водорослей вдруг ударил в нос,
Тяжелый, острый, тянущий взасос…
Он думает: «Она стояла здесь.
Железный привкус у свободы есть».
А голос с пристани летит во все концы.
Как бы приказ для всех: — Отдать концы!..
В зоопарке
В зоопарке узнал я, не в школе.
Умирают фламинго в неволе.
У директора вечно волынка:
Нарушается план по фламинго.
Умирают без шума, без жалоб…
Что ей, птице, на ножке стояла б…
В теплоте электрической грелки
Подаются лягушки в тарелке.
А по стенам от края до края
Виды все африканского рая.
Виды разные и пампасы,
Травы красные, как лампасы.
Над фламинго кричат попугаи.
Колорит создавать помогая.
Жизнь прекрасна. Одна лишь заминка:
Умирают в неволе фламинго.
На катке
Чуть усталых от побежек
По живому хрусталю
Обожаю конькобежек.
Конькобежцев не люблю.
Только в девичьей натуре
Эти гибкие круги.
Удлиненные фигуры.
Удлиненные шаги.
В струях музыки и света
Мчатся музыкой двойной
Разноцветные планеты
По орбите ледяной.
Полюсов соединенье,
Искры сыплются вразлет!
Жар подспудного горенья
Тянет девушек на лед.
Что не скажется словами.
Ни в какие времена,
Пишут девушки ногами
Вековые письмена.
Я однажды расшифрую
Борозду за бороздой,
Как пластинку ледяную,
Круг арены ледяной.
Юной женственности сила
Силы пробует не зря!
Слишком долго тормозила
Слишком вязкая земля…
И покуда боги дремлют,
Амазонки сквозь века
Горячат и гонят землю
Острой шпорою конька.
Студенты
На ужин — булка. Поцелуи,
Как увлажняющие струи.
Какая может быть зубрёжка,
Когда луна глядит в окошко?
Долой учебник и тетради!
От хохота трясутся пряди.
Летят шпаргалки, как листовки —
Знак забастовки.
Ему или себе в угоду
Влетает в зеркало, как в воду!
Ужимки и дикарский танец,
Смущающий зеркальный глянец.
Но не смущается напарник:
— Огня, — кричит, — я твой пожарник!
К нему в объятья, полыхая,
На койку прыгает, лихая.
От сумасшедшего веселья
Дрожит студенческая келья.
Вечер
Серебристый женский голос
Замер у опушки.
Гулко надвое кололось
Гуканье кукушки.
День кончался. Вечерело
На земной громаде.
В глубине лазури тлела
Искра благодати.
День кончался. Вечерело
В дачном захолустье.
И душа сама хотела
Этой свежей грусти.
И, как вздох прощальный, длился
Миг, когда воочью
Божий мир остановился
Между днем и ночью.
Ода апельсину
Хозе Ф.
О апельсин, моя отрада,
Мы в южном все-таки родстве.
Ты — как внезапная Гренада
В январской ледяной Москве.
В нас оживают сластолюбы
При виде долек золотых.
Преувеличенных, как губы
У современниц молодых.
Вокруг оранжевого шара
Движенье стужи и жары.
Но проспиртована недаром
Ткань его плотной кожуры.
Еще отравленные тучи
Дождят с отравленных небес.
Но сладок дух его могучий.
Он в панцирь золотистый влез.
Так мы храним от жизни хмурой
Надежды сладостный мотив.
Своею собственною шкурой
Всю горечь быта процедив.
И мир становится огромней,
Когда великолепный плод
С лотка морозного в лицо мне
Испанской кровью полыхнет!
