Ночная баллада
В ту ночь мне снился без конца неузнанный мертвец
И голос говорил: — Пора, там ждет тебя отец.
Но почему-то медлил я над трупом молодым.
И вдруг я понял: это я. Он трупом был моим.
Но он, я посмотрел в лицо, красивей и юней.
Ведь я его превосходил живучестью своей.
Я нежно приподнял его, я нес его во сне.
«Какой он легкий, — думал я, — тяжелое во мне».
Внезапно страшно стало мне, не за себя, за мать.
Так в детстве страшно было ей на рану показать.
«Скорей, скорей, — подумал я, — я должен спрятать труп,
В густом орешнике в тени, задвинуть за уступ».
Пусть думает, что сын забыл… Не еду, не лечу…
Неблагодарность сыновей им все же по плечу.
По жизни матери моей (не обошла судьба)
Плывут, на люльки громоздясь, жестокие гроба.
«Не надо прятать ничего», — мне разум повторял.
«Нет! — я шептал ему во сне. — Ты близких не терял».
Я пробудился, я лежал среди ночных светил,
Рассветный ветер с ледника мне спину холодил.
Костер привальный догорал, едва клубился дым.
И серебрился перевал под небом ледяным.
Там караванный Млечный Путь светил моей душе,
А рядом спал товарищ мой с рукою на ружье.
Я головешки подтянул, чтоб не бросало в дрожь,
И я поверил в этот миг, что есть святая ложь.
Тост на вокзале
Давайте жить, как на вокзале,
Когда все главное сказали.
Еще шампанского бутылку,
Юнца легонько по затылку:
— Живи, браток, своим умишком
И людям доверяй не слишком.
А впрочем, горький опыт наш
Другим не взять на карандаш.
Давайте жить, как на вокзале.
Или не все еще сказали?
Не чистоплотен человек.
В нем как бы комплексы калек.
Он вечно чем-то обнесен,
Завидуют чуть не с пелен,
Должно быть, губы близнеца
Губам соседнего сосца.
В грядущем населенья плотность
Усугубит нечистоплотность.
Давайте жить, как на вокзале,
И если все уже сказали,
Мы повторим не без улыбки:
— У жизни вид какой-то липкий.
Воспоминанья лучших лет
Как горстка слипшихся конфет.
Мужчина глуп. Вульгарна баба.
Жизнь духа выражена слабо.
И отвращенья апогей —
Инакомыслящий лакей.
Давайте жить, как на вокзале.
Когда все главное сказали.
Гол как сокол! Легко в дорогу!
Уже перепоручен Богу
Вперед отправленный багаж.
Свободный от потерь и краж!
Честолюбие
Как грандиозно честолюбье
Порой у маленьких людей.
Как нервы истерзали зубья
Непредсказуемых страстей!
Еще расплывчата за мраком,
Еще неясна в чертеже,
Тень подвига с обратным знаком.
Так подлость торкнулась в душе!
Вдруг весть! Такой-то соубийца.
Клятвопреступник, имярек!
А раньше был, как говорится.
Вполне приличный человек.
Что он хотел, ничтожный, слабый.
Теперь раздетый догола?
Значительным побыть хотя бы
В самой значительности зла.
Святыня
Святыня не бывает ложной,
Бывает ложным человек.
С чужой святыней осторожней,
Не верящий святыням век.
Святыня дружбы и семейства,
И чаши, из которой пил.
Или языческое действо.
Как вздох у дедовских могил.
Там молятся дубовой роще.
Здесь со свечой у алтаря.
А где-то рядом разум тощий
Язвит молящегося: — Зря!
Зачем он простирает лапу,
Чтобы ощупать благодать.
Когда тысячелетним табу
Не велено переступать?
Бывает миг! Всего превыше.
Когда душа творит сама.
Под ритуальное затишье,
В смущенной паузе ума.
Но есть и злобная гордыня
Высокий затоптать закон…
Пустыню породит пустыня,
Как скорпиона скорпион.
Благословляю исцеленье
От чревобесия гордынь
Святынею уничтоженья
Уничтожителей святынь.
Душа и ум
Когда теченье наших дум
Душа на истину нацелит,
Тогда велик и малый ум.
Он только медленнее мелет.
Душа есть голова ума,
А ум — его живая ветка.
Но ум порой, сходя с ума,
— Я сам! — кричит, как малолетка.
Своей гордынею объят.
Грозит: — Я мир перелопачу! —
И, как безумный автомат.
Он ставит сам себе задачу.
И постепенно некий крен
Уже довлеет над умами,
Уже с трибун или со стен
Толпа толпе долбит: — Мы сами!
И разрушительный разбег
Однажды мир передраконит.
…Вдруг отрезвевший человек,
Схватившись за голову, стонет.
Сбирая камни, путь тяжел.
Но ум, смирившийся погромщик.
Работает, как честный вол,
Душа — надолго ли? — погонщик.
