Ротмистр и француз успокаивали меня, как могли.

— Я решил все-таки, господа, немедленно уехать из России. У вас не очень безопасно. Хорошо, что вы, полковник, знаете меня лично, знаете своих друзей. Всегда, через посредство любой миссии, вы можете установить мою личность, в крайнем случае, по радио запросить Стамбул. Около вас я в безопасности, но в любом другом месте… достаточно будет уверения какого-нибудь другого болвана, что я какой-то Висичкин или Мисичкин и меня — цап! Я решил ехать и потому прошу вас, полковник, хотя бы на эти дни приставить ко мне агента, а то меня будут приводить к вам каждый раз, когда и попадусь на глаза любому из ваших секретных агентов. Ведь им, наверное, розданы карточки разыскиваемого анархиста или бандита!..

Ротмистр и француз очень мило улыбались, когда один переводил другому мою просьбу.

Я всю предыдущую речь говорил, конечно, по-французски.

Заявив о своем быстром отъезде, я делал это не ради красного словца и не ради окончательного запутывания начальника контрразведки.

Я решил ехать обратно к себе еще с момента окончания осмотра комнаты француза.

Почти все данные у меня были уже в руках.

Определить, кто предатель, я уже мог там, у себя на месте. Но мне хотелось еще один-два вечера понаблюдать за французом, чтобы у себя в штабе меньше тратить времени на обследование и отрываться от своей прямой работы.

Если француз даст мне еще несколько данных, я, приехав, смогу сказать сразу, кто предатель…

Установив связь командарма или кого другого с голубиной почтой, можно будет даже вызвать по проводу Москву.

К столику подошел товарищ Ефремыч…

— Тысячу извинений — запоздал! Был у себя в новом госпитале. Открывали новый корпус для хирургических больных. На открытии присутствовал его высокопревосходительство лично и высказал мне благодарность…

Француз представил товарища Ефремыча начальнику контрразведки…

— А вот ваш друг князь хочет уезжать и все из-за моих агентов, — сказал товарищу Ефремычу ротмистр. — Уговорите его отменить свое решение. Даю слово, что его больше беспокоить не будут.

— В чем дело? Ничего не понимаю! Разве вы хотите уезжать? Вы пробыли у нас всего лишь две недели.

— Да! Для меня Тайгинск потерял весь свой интерес, а жить на даче долго, конечно, не имеет смысла. Меня уже тянет в Европу.

Француз передал товарищу Ефремычу о моем аресте.

Он от души смеялся, особенно когда ротмистр добавил, что он обязательно прогонит со службы дурака-агента.

— Итак, — обратился я к Ефремычу, — дорогой друг, прошу вас устроить мне купе до Приморска; оттуда я сяду на какой-нибудь иностранный пароход…

— Да это очень трудно сделать! — отвечал он. — Все места в скором поезде расписаны чуть ли не на месяц вперед.

Ротмистр обещал свое содействие устроить мне купе в одном из следующих поездов.

Я, конечно, благодарил его.

…Завтрак кончился. Мы стали прощаться.

Француз и ротмистр поехали к начальнику штаба, а я и товарищ Ефремыч пошли пешком по главной улице…

Товарищ Ефремыч свою машину отпустил домой.

— Вы, значит, едете обратно?

— Все закончено почти. Могу ехать хоть завтра. Напрасно вы отпустили машину, я бы хотел поскорее попасть домой. Не надо оставлять француза в доме одного. Ведь я преднамеренно не запер комнату на ключ. Француз стоял в столовой и должен был видеть это. Хотя он будет знать, что я не считаю нужным запирать комнату, но все-таки… возвратившись, может влезть туда. Нельзя давать ему ни одного шанса — намека на подозрение…

— Будьте спокойны! Когда вас везли в контрразведку, от меня сейчас же пошла машина на дачу отвезти газеты, почту, а кстати и печника, который должен был осмотреть в вашей комнате печи. Машина пришла обратно, а печник исправляет печи… до вашего возвращения. Он парень очень толковый.

— Правильно!

— Как же иначе! Я не ожидал, что с вашим арестом выйдет такой фарс…

А когда я подробно рассказал товарищу Ефремычу сцену в кабинете, он хохотал так, что даже прохожие обратили на нас внимание.

Мы дошли до его дома и прошли в официальную его часть, роскошную гостиную…

— Ротмистр может вам помешать со своей медвежьей услугой — достать купе. Вам придется проехаться до Приморска…

— Ничего подобного! Я потеряю зря только минут пятнадцать. Войду в купе. После второго звонка, когда останусь один, переоденусь носильщиком и после, на тихом ходу, спрыгну на другую сторону от перрона. Хватятся меня не раньше, <чем> через несколько станций, когда обнаружат мой багаж в куне. Отсюда можно дать будет вслед телеграмму, что отстал от поезда…

А через час я уже ехал в загородный дом.

В своей комнате я встретил товарища печника и он, сдав мне всю мою «музыку» в полной сохранности и пожелав мне успеха, распрощался и побрел обратно в город…

Через несколько минут к дому подъехал француз с каким-то военным. Он провел его к себе в комнату.

— На этот раз я к вам по делу. Через час еду с докладом к Верховному. У нас маленькая неприятность. На севере прорыв фронта.

Я узнал по голосу и по наружности самого начальника штаба — генерала, в вагоне которого я был проводником прошлую ночь…

— Надо вам, мсье, сейчас же дать сведения для пересылки туда, нашему агенту, в штабе красных.

— Весь внимание, — сказал француз и запер комнату на ключ.

Я весь был внимание.

— Завтра от нас полетит в тыл красных князь Багратион, офицер. Он повезет туда прокламации, деньги и подробные планы действия. Нам сегодня необходимо только об этом известить кого следует.

— Для этого прикажете воспользоваться голубиной почтой?

— Да! Конечно! Надо установить постоянную связь при помощи нашего агента между нами и штабом Гаца, который в тылу красных организует зеленых. Мы еще регулярно с ним не связаны. Вот вам набросок. Прочтите. Вы разбираете мою руку?

— «В деревне Горки — лесничий Гац. Отправляйтесь к нему, покажите этот документ. Предложите услуги по оборудованию через вас связи. Пароль — Династия», — прочел француз вслух.

— Между прочим, теперь Гац связан с Центральным Комитетом эсеров и Союзом Возрождения. С нашим паролем отправляются к нему только немногие, самые надежные… Да, между прочим, вы сегодня что-то говорили мне насчет какого-то ареста. В чем дело?

Француз подробно рассказал генералу случай со мной, назвав меня сыном султана.

Генерал изволил смеяться.

— Да! Опять этот Лисичкин!.. Представьте, мой адъютант уверяет, что проводник — агент Лисичкина, что проводник хотел нас усыпить, чтобы после пустить Лисичкина в вагон…

— Зачем же Лисичкину ваш вагон? Адъютант этого не объяснял?..

— Объяснял. Говорит — хотел, наверное, достать в связи с прорывом оперативные планы. Уверял, что мы были усыплены. Только его, говорил, приход спас нас от неприятностей. Проводник обязательно бы позднее пустил Лисичкина…

— Какой фантазер!

— Да, он у меня Шерлок Холмс! Все только этим и бредит. Вы не поверите, что он проделал…

— Что, генерал?

— Обе бутылки, и пустую и с остатками вина — возил на исследование к знакомому доктору лично в семь часов утра…

— Ну, и что же?

— Оскандалился вконец! Сам признался, что в вине ничего не нашли. Я ему посоветовал, чтобы он больше службой занимался, а свои фантазии бросил. Все равно из него, как из котлеты пулю, Шерлока Холмса не сделаешь.

— Лисичкин… Лисичкин… Я удивляюсь, почему его там до сих пор не ликвидировали. Помните, когда пришла сводка с его характеристикой, вы тогда же послали распоряжение его убрать? — говорил француз.

При этих словах я вспомнил, что действительно среди документов была характеристика меня, как опытного и крайне необходимого помощника. Характеристика была написана тоже рукой командарма, но я ее не взял, не взял также в комнате француза и оригинала с приказом меня ликвидировать. Я не хотел при будущем разборе дела касаться своей работы и зря напоминать о своей личности…