— Нет, милый… — Она пыталась говорить спокойно. — Я же сказала, папа далеко… Его не будет с нами долго, очень долго…

Мальчик посмотрел на капитана Шеннона:

— Вы солдат?

— Да… А ты, наверное, Джордж?

— Да. А вы очень храбрый?

— Ну, я даже и не знаю, Джордж.

— Мой папа храбрый, у него три знака от… от…

— Отличия, дорогой, — сказала Агнес, пряча слезы за носовым платком. — Ну же, беги…

— Он очень, очень храбрый. Вы покажете мне свое оружие? — спросил Джордж.

— Я сказала, дорогой, беги.

— К сожалению, Джордж, оружия у меня при себе нет, — ответил капитан с улыбкой.

— Какой же вы солдат без оружия? — спросил Джордж.

— Наверное, плохой, — ответил Шеннон.

Агнес позвала горничную и попросила ее отвести Джорджа к няне. После ухода сына она попыталась прийти в себя.

— Простите, капитан Шеннон. Простите, здесь, вероятно, какая-то ошибка. Мой муж в тюрьме.

Шеннон через стол похлопал ее по руке. Он был поразительно красив и держался очень располагающе.

— Нет, миссис Бомонт. Он мертв. Застрелен при попытке к бегству. Мне очень жаль, что ко всем прочим бедам на вас свалилось еще и это.

Казалось, что потрясение сломит Агнес, но она вдруг озадаченно спросила:

— Почему… почему именно вы пришли ко мне с этим известием, капитан? Какое отношение к этому имеют военные? Дуглас никак не был связан с военными. Именно поэтому он оказался в тюрьме.

— Я работаю, ну… Допустим, я работаю на разведку. В тюрьме ваш муж вступил в контакт с ирландскими националистами. Вряд ли он что-то им рассказал, но нам все равно пришлось этим заняться. Когда он попытался сбежать, я как раз ехал в тюрьму, чтобы его допросить. По-своему ваш муж был храбрым человеком; лично я им восхищался. Я вызвался сообщить вам эту новость немедленно, поскольку она, несомненно, появится в вечерних газетах.

— Спасибо, капитан. Спасибо.

Капитан Шеннон снова похлопал ее по руке.

— Спасибо, капитан, — повторила она.

— Если я могу что-то для вас сделать… хоть что-нибудь…

Агнес встала:

— Думаю, капитан, мы с Джорджем прекрасно справимся сами. К тому же у меня есть отец.

— Разумеется, — сказал капитан и поднялся. — Что ж, до свидания, миссис Бомонт.

— Миссис Кингсли, капитан, — поправила его Агнес.

— Застрелен при попытке к бегству. Мало кому удалось таким образом покинуть «Уормвуд скрабз».

— Да. И уж совсем мало кому удалось выжить, получив при этом пулю.

Раненый Кингсли снова слышал бесплотные голоса, хотя в этот раз он лежал не в незнакомой кровати, а в автомобиле, большом автомобиле с дорогими чехлами: возможно, «даймлер», подумал он, или «роллер», судя по запаху кожи и тяжелому, надежному шуму двигателя. У Кингсли ужасно болела голова, от тряски подташнивало. И все же он был жив, а, учитывая его последние воспоминания, это было просто отличной новостью.

— Исключительно храбрый парень, — сказал первый голос. Он раздавался справа от него, и Кингсли решил, что это говорит человек постарше. — Вот так стоять и смотреть.

— Уж не знаю, насколько он храбрый, — возразил сидящий слева от Кингсли. — Но вот умный, это точно, достаточно умный, чтобы понять, что его песенка спета. Он мог либо бежать, либо остаться, результат бы не изменился. Ба-бах. Аплодисменты. Фанфары. И все. Он это понял. Ну и зачем тогда дергаться? Разве это храбрость? Не знаю. Разве собаку, которую бьют палкой, можно назвать храброй?

— Ну, надеюсь, что проявлю не меньшую храбрость, если мне в лоб упрется дуло пистолета.

Кингсли отчаянно хотелось пить, но он решил, что пока не стоит давать своим попутчикам понять, что он очнулся. Происходило нечто очень странное, и Кингсли подумал, что сможет узнать больше, если его похитители будут думать, что он их не слышит.

— У парня выдалась чертовски трудная ночка, верно? — сказал сидящий справа от Кингсли. — Ну и когда он сможет начать работать?

— Прогноз неплохой. Касл говорит, что ребра у него все-таки не сломаны, что бы там ни утверждал тюремный хирург. Поэтому, похоже, мы сможем отправить его на фронт гораздо раньше, чем мы полагали.

— Неплохо для мертвеца, верно, Шеннон?

— Совсем не плохо, — отозвался человек по имени Шеннон. У него был более надменный и самоуверенный тон, чем у того, что постарше, и Кингсли этот тон не очень понравился.

— Конечно, наверняка мы все узнаем, только когда его осмотрит настоящий врач, но, по-моему, он в хорошей форме.

Кингсли попытался оценить ситуацию. Кто эти люди? Как он оказался в их машине? Что им от него нужно? Он вспомнил эту манеру говорить. Она ему была хорошо знакома. Неторопливые, безмятежные интонации, спокойные, уверенные и повелительные. Всю свою жизнь Кингсли слышал подобные голоса, голоса, безоговорочно признававшие за собой права, которые тем, кто говорил иначе, нужно было зарабатывать. Кингсли помнил эти голоса с юности, когда его школьная команда по регби играла против команды соседней частной школы. Какой-то прогрессивный директор Харроу или Уинчестера решил, что будет неплохо, если его мальчики немного пообщаются с «простыми» детьми. Кингсли и его друзьям пришлось скрывать зависть, когда со станции к школе подъехал запряженный лошадьми шарабан, полный подростков, которые говорили так, словно владели всей страной. Они ей и владели или должны были завладеть после смерти своих отцов.

Итак, его похитители принадлежали к высшему классу английского общества.

Что он еще сможет выяснить? Ладонь Кингсли лежала на ноге одного из говорящих. Кингсли пытался понять, из какого материала сделаны его брюки. Тыльная сторона ладони недостаточно чувствительна, особенно если опасаешься ею двигать, но Кингсли показалось, что материя толстая и грубая. У таких, как эти двое, брюки обычно пошиты из другого материала. Если только, разумеется, это не полевая форма… И они говорили о том, чтобы доставить его на фронт.

Неужели его похитили военные? Такая мысль казалась невероятной.

— Вы полагаете, он будет сотрудничать? — спросил мужчина постарше.

— Полагаю, да, — ответил Шеннон. — В конце концов, что еще ему остается? Он уже мертв, по крайней мере, так все думают. Ничто не мешает нам прикончить его по-настоящему, так сказать, постфактум.

Кингсли попытался разобраться в том, что услышал. Эти высокомерные, надменные люди хотят, чтобы он для них что-то сделал. Им удалось вытащить его из тюрьмы, якобы убив его, и теперь они вальяжно рассуждают о том, чтобы действительно убить его, если он откажется сотрудничать.

— Полагаю, инспектор Кингсли прикинет свои шансы, применит свою знаменитую логику, добавит каплю отчаянного безрассудства, за которое его так все хвалят, и примет наши доводы. Что скажете, инспектор? Я прав?

Это было неожиданно, но Кингсли сумел не вздрогнуть. Это проверка? Или Шеннон знает, что он пришел в себя?

— Инспектор, я прислушивался к вашему дыханию. Я следил за ним до того, как вы пришли в себя, и продолжаю следить. Я спросил, сможете ли вы принять наши доводы.

Кингсли попытался открыть глаза, но понял, что они чем-то замотаны. Сначала он испугался, что после ранения в голову у него повредилось зрение. Но по ощущениям все было нормально. Видимо, ему просто завязали глаза.

— Я понятия не имею, каковы ваши доводы, — прошептал он. — Но если именно вы выстрелили мне в голову, а я не умер, о чем я сейчас очень сожалею, то вы определенно не в себе. Поэтому нет, сэр, я сомневаюсь, что приму ваши доводы.

— Какая жалость. Кстати, та пуля была резиновая. К тому же я лично ее сделал и проверял на уличных собаках. Трех пристрелил, прежде чем подобрал нужную резину. Мне надо было, чтобы она вас вырубила, разорвала кожу, чтобы свидетели поверили в вашу смерть, но чтобы на следующий день вы уже были готовы к бою. Сработало отлично, хоть хвастаться и не люблю. Вы рухнули как мешок с углем, охранники все видели, а мерзкий старый алкаш объявил вас мертвым с моих слов, и вот результат. Мертвец с ужасной головной болью.