— Сию же минуту, симулянт хренов! Немедленно продвигайся к врагу, или я буду стрелять!

Кингсли увидел указательный палец офицера на спусковом крючке. Он знал, что британскому табельному оружию после взвода курка довольно малейшего движения, чтобы выстрелить.

— Считаю до трех! — крикнул офицер. — Раз!..

Кингсли просто поверить не мог, что ему снова предстояло пополнить ряды наступающих солдат.

— Хорошо! — крикнул он и стал озираться, выискивая место, где лучше вылезти из воронки.

Однако в этот момент офицер исчез, по крайней мере, исчезла его голова. Что-то сшибло ее с его плеч. Обезглавленное тело несколько секунд стояло на месте, по-прежнему зажав в руке пистолет, а затем рухнуло в воронку, пролетев мимо Кингсли, и под тяжестью обмундирования погрузилось в мутную воду.

Кингсли снова повернулся к Маккруну:

— Расскажите мне, что вы слышали тем вечером, когда плели с Хопкинсом корзины.

— Он мертв,слышишь, идиот. Ты что, не понимаешь? Это не имеет значения. Мы все умрем!

Кингсли снова ударил Маккруна по лицу и в этот момент подумал, что впервые за все время своей работы полицейским ударил свидетеля во время допроса.

— Отвечайте на мой вопрос, рядовой!

Кингсли чувствовал, как его ноги погружаются в грязь. Маккрун тоже соскальзывал, съезжал по краю воронки. Над водой оставались только их головы, дышать становилось все тяжелее. В последний момент Кингсли нащупал ногами опору. Она была мягкой, но устойчивой, и без особых эмоций он понял, что, должно быть, стоит на теле обезглавленного офицера.

— Отвечайте на мой вопрос!

Маккрун попытался собраться с мыслями.

— Там была ссора. В соседней палате, Аберкромби ругался с другим офицером. Больше я ничего не знаю.

— Раньше вы утверждали, что увидели офицера в коридоре, когда шли в уборную. Во сколько это было?

— Я не знаю, у меня нет часов. Я увидел его, когда возвращался в свою палату из палаты Хопкинса.

— Когда возвращались? Значит, это было до того, как сестра Муррей закончила обход палаты?

— Она только начала… Слушай, да какая разница, придурок чертов!

— Очень большая разница. Вы уверены? — крикнул Кингсли. — Думайте, приятель, думайте.

— Да, я уверен. Она только вошла.

— Опишите увиденного вами офицера.

— Я видел его только со спины. Он прошел мимо меня.

— Опишите, что именно вы видели.

— Это был офицер! Вы все на одно лицо, суки!

— Опишите, что вы видели!

Кингсли вцепился Маккруну в глотку, и тот тут же заговорил:

— У него было что-то вроде папки! Не большой, а мягкой, тонкой такой.

— Вроде нотной папки?

Кингсли знал, что оказывает давление на свидетеля, но обстоятельства вынуждали действовать быстро.

— Это была нотная папка?

— Я не знаю, что такое нотная папка, мать ее. Это была старая кожаная папка, тонкая, маленькая, коричневая. А больше я ничего не знаю.

В этот момент раздался оглушительный взрыв. Признаков того, что битва стихает, не было, и Кингсли решил, что узнал у свидетеля все, что мог. Он выяснил что-то новое и очень важное: Маккрун ушел из палаты Хопкинса до того,как ее покинула Китти Муррей.

Кингсли разжал пальцы на горле Маккруна, отчего парень на секунду скользнул под воду, но тут же вынырнул, отплевываясь.

— До свидания, Маккрун, и удачи, — сказал Кингсли.

— Что? — ответил солдат, ошарашенный внезапным окончанием знакомства не меньше, чем его началом.

— Я сказал: удачи. — С этими словами Кингсли стал взбираться к краю воронки, намереваясь вернуться к окопам.

Из окопа, откуда несколько минут назад вылез Кингсли, продолжали появляться английские солдаты, и было поразительно видеть, как многие из них падали, едва поднявшись над бруствером. Кингсли, сумевшему уйти от окопа довольно далеко, несомненно повезло. Теперь ему предстояло вернуться обратно.

Он пригнул голову и побежал. Это была не его битва; он просто ненадолго заглянул сюда. Ему нужно было раскрыть дело, и оставшаяся часть разгадки находилась в другом месте. К счастью для него, вода в воронке смыла почти всю грязь и кровь с его военной формы, и его красные погоны полицейского снова были видны.

— Полиция! Полиция! — кричал он, расталкивая наступающих солдат.

По-видимому, его услышали, потому что не пристрелили и не закололи штыком, и он добрался до укреплений, откуда британцы начали наступление. Некоторое время он сидел на краю окопа, а солдаты шли мимо него, направляясь в бой. Он не удержался, повернулся и в последний раз окинул взглядом поле боя.

Мертвые грудами лежали в море грязи, но первая группа англичан уже добралась до немецких окопов. Он видел, как они пытались пробраться через колючую проволоку, которую артиллерия не смогла уничтожить, а немецкие пулеметчики стреляли по ним почти в упор. Немцы тоже несли серьезные потери. Для того чтобы вести огонь, их стрелкам приходилось подниматься над бруствером, и их убивали одного за другим. На месте убитого немедленно оказывался другой стрелок. Обе стороны сражались, словно загнанные в угол животные. Кингсли никогда не видел такой слепой ярости в столь огромном масштабе. Это зрелище повергало в трепет.

В этот момент он увидел Маккруна. Тот как раз поднимался из воронки. Он стоял к Кингсли спиной и смотрел на врага, очевидно собираясь снова вступить в бой. У него было время, чтобы перевести дыхание, и он понял, что раз не ранен, то должен сражаться или рискует позднее получить пулю за трусость. Он закинул ногу на край воронки и выбрался на поверхность. Затем, подхватив ружье Хопкинса, направился к окопам.

Кингсли добрался до расположения артиллерии и упал без сил. Он почти не спал последние две ночи, принял участие в вылазке, а затем в полномасштабной атаке пехоты. Все это время его гнал вперед адреналин, но теперь, находясь в относительной безопасности, Кингсли вдруг поддался ужасающей усталости. Грохот орудий стих, и все вокруг него, люди и лошади, пытались как-нибудь укрыться от дождя. У Кингсли хватило сил лишь на то, чтобы отпихнуть ногой ящики с патронами и бросить в грязь разломанные доски. На этой убогой постели, закутавшись в мокрую и рваную шинель, он проспал два часа.

Проснувшись, он выпросил кружку чаю у стрелков, которые смотрели на него и на его красные погоны с величайшим подозрением, а затем отправился обратно в Мервиль. Допросив Маккруна, Кингсли представлял дальнейшее направление своего расследования, но понимал, что, чтобы довести дело до конца, ему необходимо отдохнуть, помыться, переодеться.

Хаос, царивший в непосредственной близости от постоянно меняющейся линии фронта, подвергавшейся непрерывным атакам врага, потрясал своим масштабом. Всюду, куда ни глянь, по грязи тащились люди и лошади. Одни продвигались вперед, а другие назад. Кто-то был ранен, а кто-то цел. И все они выглядели растерянными. Все пытались куда-то добраться, найти своих среди мешанины из грязи и трупов, на которой стояли две могучие армии.

На то, чтобы пройти несколько миль из боевой зоны к своему жилью, у Кингсли ушел весь остаток дня, и когда, дрожащий и вымотанный, он добрался до «Кафе Кавелл», наступили сумерки.

Несмотря на невероятную усталость, он почуял неладное, едва увидев лица сидевших за столом солдат. Они в тот день не воевали и были настроены повеселиться и принялись ухмыляться и подталкивать друг друга, когда Кингсли позвал хозяйку, собираясь попросить у нее горячей воды.

— У вас посетитель, — заявила хозяйка. — Она сказала, что подождет в вашей комнате.

Кингсли продрог, промок и невероятно устал, и все же при этих словах его захлестнула волна возбуждения. Во Франции и Бельгии он знал только одну женщину, и только одна женщина знала его.

Медсестра Китти Муррей.

Кингсли поднялся наверх и открыл дверь. Она сидела на его кровати и читала принесенные с собой документы.