Кингсли шел по Мэллу. По пути он заметил, что время от времени оглядывается. Ему было неуютно. Он подумал, уж не следят ли за ним. Если кто за ним и шел, то, видимо, это был мастер своего дела, потому что ни один из немногих прохожих пока что не вызвал у Кингсли подозрений. Волновался он не слишком сильно. Он остался один, терять ему было нечего, и он мог глядеть на будущее глазами фаталиста.

Пройдя Мэлл, Кингсли услышал шум толпы и, выйдя из арки Адмиралтейства, увидел демонстрацию на Трафальгарской площади. У него в запасе было немного времени, поэтому он перешел через дорогу и направился мимо колонны Нельсона разузнать, что происходит. Над помостом у церкви Святого Мартина на Полях висел транспарант: «Объединенная конференция лейбористов и социалистов». Истовый старик с длинной бородой поздравлял русских со свержением царя.

— Русский рабочий не упустил свой шанс! — хрипло кричал он, зажав в руке огромный рупор. — Он использовал свой шанс!

Настроение толпы было противоречивым. Пара солдат в увольнении крикнули из задних рядов, чтобы старик проваливал в Россию, если ему не нравится старая добрая Англия, или, еще лучше, в Германию, где точно знают, как поступать с предателями. В ответ раздались аплодисменты, а несколько серьезного вида мужчин крикнули, что в социалистической утопии будет не важно, где жить, потому что везде будет одинаково хорошо.

Кто-то похлопал Кингсли по плечу. Он удивился, потому что ему казалось, что рядом никого нет. Он застыл и повернулся, приготовившись к любому повороту событий. Однако перед собой он увидел всего лишь юную школьницу с длинными косами. На ней была матроска, которую красавицы-дочери русского царя сделали такой популярной.

— Мой отец сражается с немцами, — сказала она. — Возьмите это.

Девушка протянула ему знакомое белое перышко.

— Надеюсь, с ним все будет хорошо, — ответил Кингсли, но перышка не подхватил, и оно упало на землю.

— Одной надежды мало, — сказала девушка. — Нужно отправляться туда и помогать им, черт возьми.

— Милая моя, пока не прекратится это безумие, надежда — это единственное, что у нас остается.

— Чертов трус! — бросила девушка. — Будь я мужчиной, я бы тебе врезала.

— До свидания, милая.

Кингсли отвернулся, а девушка продолжила раздавать белые перышки. На платформе в этот момент представляли писателя и философа Бертрана Рассела.

Он взял рупор и стал с восхищением говорить о «тысяче пацифистов, которые сейчас томятся в тюрьме. Клиффорд Алан! Стивен Хобхаус! Кордер Кэтчпул и Дуглас Кингсли, о чьей печальной смерти мы узнали вчера!». В ответ сторонники демонстрации разразились аплодисментами. Кингсли был потрясен, услышав собственное имя, и его захлестнуло невероятное, странное чувство — он будто присутствовал на собственных похоронах.

— Это храбрецы, а не трусы! — кричал Рассел.

— Трусы чертовы! — закричали в ответ английские солдаты, и хотя время было раннее, Кингсли заподозрил, что они пьяны.

— Нет! — кричал Рассел. — Герои! Отказавшись от несения военной службы, они показали, что один человек может противостоять мощи государства. Это огромное открытие! Это возносит достоинство человека на новый уровень!

В этот момент оскорблению подверглось достоинство самого Бертрана Рассела, потому что вилок гнилой капусты сбил с него шляпу. Парочка хулиганов бросилась бежать, а присутствовавшие на митинге констебли нервно завертели головами. Кингсли решил, что пора уходить; если появится настоящая полиция, его может узнать кто-нибудь из бывших коллег. Конечно, с бородой, в очках и поношенной одежде он мало походил на себя прежнего, но рисковать не стоило.

Кингсли отправился дальше и, поскольку времени у него было достаточно, дойдя до западного конца Стрэнда, решил заказать кофе и лепешку с фруктами и маргарином в «Лайонз-корнер-хаус». Обслуживающая его девушка напомнила ему Виолетту, официантку во фолкстонской гостинице, которую он спас от домогательств Шеннона. Молодая, симпатичная и обреченная быстро повзрослеть в мире, который менялся до неузнаваемости. Кингсли надеялся, что Виолетта тогда не слишком испугалась. Тон Шеннона, его слова, которые Кингсли слышал, пока бежал к ним по песку, поражали агрессивностью и холодным презрением. Наверняка бедняжка еще долго будет слышать этот голос в кошмарных снах.

Но если кто-то и был искалечен ужасами этой войны, так это капитан Шеннон. Казалось, он верил, что перенесенные им страдания дают ему правопричинять боль другим. Для таких, как он, гуманность больше ничего не стоила; война научила их, что слабость достойна презрения, а важна только сила. Кингсли понял, что, когда с войной наконец будет покончено, Европа окажется наводнена Шеннонами.

Он взглянул на часы: пора было идти на встречу. Кингсли допил кофе и отправился на поиски нужного адреса.

Он прошел Даунинг-стрит, где полицейский охранял самую известную дверь в Британии. Бросив взгляд на дом, Кингсли представил себе, как Ллойд Джордж и глава генерального имперского штаба устало встречают очередной день в кабинете военного времени, в доселе бесплодных поисках выхода из болота, в котором погрязла Европа.

Именно в этот момент мимо него быстро прошли Уинстон Черчилль, новый министр военного обеспечения, и адмирал Джеллико. Они были заняты беседой и, несомненно, направлялись на встречу с премьер-министром. Черчилль бурно жестикулировал. Кингсли, как и вся страна, знал, что Черчилль только что вернулся в Британию после многих месяцев военной службы во Франции. Потеряв должность после восстания на Дарданеллах, он решил отправиться в окопы. Однако он, казалось, пережил свой позор с достоинством и снова с присущей ему энергией окунулся в общественные дела. Кингсли всегда удивляло, насколько беспечно вели себя в эти дни представители британского правительства: генералы и министры свободно разгуливали по Вестминстеру, и даже премьер-министр в погожие дни шел в палату общин пешком. Война началась с политического убийства, и полицейский инстинкт Кингсли заставлял его усомниться в целесообразности такого небрежного отношения сильных мира сего к собственной безопасности. Однако с другой стороны, это создавало благоприятный образ открытого общества.

Пройдя Уайтхолл, Кингсли увидел, что поиски привели его в маленькую конюшню, где по-прежнему чувствовался запах лошадей, которых здесь держали лет десять назад. Здесь ему предстояло встретиться с сэром Мэнсфилдом Каммингом, главой иностранного отдела департамента военной разведки.

У конюшен он заметил Шеннона, который курил, лениво облокотившись о перила.

— Доброе утро, инспектор, — сказал Шеннон, сумев даже эти несколько слов произнести свысока.

— Доброе утро, капитан. Кого-нибудь вчера изнасиловали?

— Ой, да ладно вам, Кингсли. Давайте не будем вспоминать о малышке Виолетте, ладно? Большинство девчонок в восторге от знакомства со мной. Возможно, даже Виолетта в конце концов поняла бы всю прелесть ситуации, дай вы мне возможность стряхнуть с нее паутину. Понимаете, они любят грубость, эти девчонки, хотя никогда в этом не признаются.

Кингсли посмотрел на Шеннона, но ничего не ответил и прошел мимо него в конюшни.

— Кстати, вы обронили, — сказал Шеннон, протянув Кингсли белое перышко. — Я пообещал той малышке, что непременно вам его передам.

Кингсли снова промолчал, но про себя был вынужден признать, что Шеннон, должно быть, отлично маскируется, потому что Кингсли так и не удалось его заметить.

— О да, я был с вами с того момента, как вы расплатились за копченую рыбу, — ухмыльнулся Шеннон. — Ладно, я уже заходил и сказал шефу, что вы идете, поэтому я вас оставлю. — И с этими словами Шеннон отправился обратно на Уайтхолл, а Кингсли подошел к двери в бывшее стойло, на которую указал ему Шеннон.

Здание было невероятно обшарпанным, что не слишком удивило Кингсли; долгий опыт научил его, насколько скупым могло быть британское правительство, когда дело доходило до рабочих условий его служащих. Приемную, в которой он оказался, украшала пара неплохих картин и несколько предметов мебели, возможно, георгианской эпохи, а скорее это были просто отличные подделки, но все было потрепано, ковер протерт, а стены нуждались в покраске и свежих обоях. Оказалось, что департамент состоит всего лишь из приемной, в которой он находился, кабинета Камминга и маленькой библиотеки. Даже ему, хорошо осведомленному в том, насколько нелепо и по-любительски велись государственные дела, было удивительно увидеть, что сердце внешней разведки, руководившей шпионской сетью Британской империи, выглядит именно так. Представшая ему картина настолько не вязалась с серьезными задачами, которые здесь решались, что казалось, вот-вот какой-нибудь книжный шкаф отъедет в сторону, а за ним окажется лестница, ведущая в обширное подземное помещение с телеграфистами, шифровальщиками и фотолабораториями.