— Дождь уже шел?

— Гроза началась как раз в то время, когда мы втаскивали этого человека на палубу.

— Вашего судна?

— Да.

— Ваша жена проснулась?

— В рубке горел свет. Аннеке набросила на себя пальто и смотрела на нас.

— Когда вы обнаружили кровь?

— Когда его положили возле руля; она текла из трещины в голове.

— Из трещины?

— Ну, из дырки… Я не знаю, как вы это называете…

— Полицейские приехали сразу?

— Почти сразу.

— А прохожий, который их вызвал?

— Больше я его не видал.

— Вам не известно, кто он?

— Нет, мосье.

В это солнечное утро нелегко было представить себе ночную сцену, о которой Жеф ван Гут рассказывал так подробно, тщательно подбирая слова, словно переводя их с фламандского.

— Вам, конечно, известно, что бродягу ударили по голове, а потом уже бросили в воду?

— Так сказал доктор. Ведь один из полицейских сам сбегал за доктором. Потом приехала «скорая помощь». Когда раненого увезли, мне пришлось вымыть палубу — там натекла здоровенная лужа крови…

— Что же, по-вашему, произошло?

— Не знаю, мосье.

— Вы сказали полицейским…

— Сказал то, что думал. Разве я поступил не так?

— Что же вы им сказали?

— Этот малый, наверно, спал под мостом.

— Но вы прежде его не видели?

— Что-то не помню… Под мостами всегда спят люди…

— Прекрасно. Продолжайте. Значит, подъехала машина…

— Да, да, красная машина. Вот в этом-то я уверен!

— Она остановилась недалеко от вашей баржи?

Жеф кивнул и указал рукой на берег.

— Мотор у нее работал?

На сей раз речник отрицательно мотнул головой.

— Итак, вы услышали шаги?

— Да, мосье.

— Шаги двух человек?

— Я увидел двоих мужчин, они возвращались к машине…

— А когда они подъезжали к мосту, вы их не видели?

— В то время я возился внизу с мотором.

— Значит, эти двое, из которых один был в светлом дождевике, очевидно, оглушили спящего бродягу и бросили в Сену. Так?

— Когда я поднялся на палубу, он был уже в воде…

— В медицинском заключении говорится, что потерпевший не мог так поранить голову при падении в воду… даже если бы случайно стукнулся головой о камни…

Ван Гут смотрел на них с таким видом, будто хотел сказать, что уж это его никак не касается.

— Вы не возражаете, что мы допросим вашу жену?

— Я не против, чтоб вы потолковали с Аннеке, но она все равно вас не поймет, потому что говорит только по-фламандски…

Помощник прокурора взглянул на Мегрэ, как бы спрашивая, нет ли у него вопросов. Комиссар отрицательно покачал головой. Если у него и возникли кое-какие вопросы, то он задаст их позже, когда господа из прокуратуры покинут баржу.

— Мы скоро сможем двинуться дальше? — спросил речник.

— Как только подпишете свои показания и сообщите нам, куда вы направляетесь.

— В Руан.

— Вам придется и в дальнейшем держать нас в курсе вашего местонахождения. Мой секретарь принесет вам бумаги для подписи.

— А когда?..

— Наверно, после полудня.

Подобный ответ явно не удовлетворил Жефа ван Гута.

— Кстати, в котором часу ваш брат возвратился на судно?

— Почти сразу после отъезда «скорой помощи».

— Благодарю вас.

Жеф ван Гут снова помог господину Паррену и его спутникам перейти по узкой доске, и маленькая группа направилась к мосту. Бродяги, стоявшие у баржи, отошли на несколько шагов.

— Что вы думаете об этом деле, Мегрэ?

— Думаю, что все это выглядит очень странно. Не часто бездомный бродяга подвергается нападению…

Под сводами моста Мари, как раз у каменной стены, прилепилось некое сооружение, которое можно было бы назвать собачьей конурой. Бесформенное и полуразвалившееся, оно тем не менее на какое-то время служило жильем человеческому существу.

Заметив, что господин Паррен застыл от изумления, Мегрэ усмехнулся и, не выдержав, сказал:

— Такие же конуры существуют под всеми парижскими мостами. Одну из них можете увидеть напротив здания Сыскной полиции.

— И полиция ничего не предпринимает?

— Если полиция их уничтожит, они вырастут снова, только подальше…

Это причудливое логово сооружалось, как правило, из старых ящиков и кусков брезента. Размеры его были рассчитаны на то, чтобы там, скорчившись, мог разместиться лишь один-единственный человек. От соломы, рваных одеял, старых газет, разбросанных по земле, шел такой тяжелый дух, что никакие сквозняки не могли выветрить его.

Господин Паррен поостерегся дотрагиваться до вещей пострадавшего, и Мегрэ пришлось самому бегло осмотреть весь этот хлам.

Жестяной цилиндр с дырками и решеткой заменял плиту. В нем еще лежала сероватая зола. Тут же валялись куски бог знает где подобранного древесного угля. Разворошив подстилку, комиссар обнаружил своеобразный клад: две черствые горбушки хлеба, огрызок чесночной колбасы, а рядом, в углу, — книги, заглавия которых он вполголоса прочел:

— «Мудрость» Верлена, «Надгробные речи» Боссюэ…

Мегрэ поднял с земли какой-то журнал, который, должно быть, долго валялся под дождем и был извлечен из мусорного ящика. Оказалось, что это старый номер «Медицинского вестника».

И, наконец, половина книги — вторая часть «Записок с острова Святой Елены».

Судья Данцигер казался не меньше озадаченным, чем представитель прокуратуры.

— Странный подбор книг, — заметил судья.

— Он мог ведь быть и случайным, — высказал свое мнение Мегрэ.

Там же, под дырявым одеялом, комиссар нашел кой-какую одежду: серый, весь в заплатах свитер с пятнами краски, вероятно принадлежавший какому-нибудь художнику; брюки из желтоватого тика; войлочные домашние туфли с протертыми подошвами; пять непарных носков. И, наконец, ножницы с отломанным острием.

— Этот человек умер? — спросил помощник прокурора, по-прежнему держась на почтительном расстоянии, словно боялся набраться блох.

— Час назад, когда я звонил в больницу, он был еще жив.

— Что же, его надеются спасти?

— Пытаются… У бедняги проломлен череп, и, кроме того, врачи опасаются, как бы он не заболел воспалением легких.

Мегрэ машинально катал взад и вперед сломанную детскую коляску — наверно, бродяга брал ее с собой, когда ходил рыться в мусорных ящиках. Обернувшись к группке оборванцев, внимательно следивших за ним, комиссар оглядел их одного за другим. Кое-кто из них сразу же отвернулся. На лицах остальных было написано тупое равнодушие.

— Эй, подойди-ка сюда!.. — подозвал он женщину, поманив ее пальцем.

Если бы все это происходило лет тридцать назад, когда Мегрэ служил еще в отделе охраны уличного порядка, он мог бы назвать по имени каждого из этих людей, ибо в то время лично знал большинство парижских бродяг.

Впрочем, с тех пор они почти не изменились. Разве только число их заметно поубавилось.

— Где ты ночуешь?

Женщина улыбнулась, будто желая задобрить его.

— Вон там, — ответила она, указав на мост Луи-Филиппа.

— Ты знаешь человека, которого ночью вытащили из воды?

Лицо у нее было отекшее, изо рта несло винным перегаром. Сложив руки на животе, женщина кивнула.

— Наши звали его Тубибом9.

— Почему?

— А он из ученых. Говорят, и вправду был раньше врачом.

— Давно он живет под мостами?

— Уже несколько лет.

— Сколько?

— Не знаю… Я давно потеряла счет годам… Сказав это, она рассмеялась и отбросила с лица седую прядь. Когда она молчала, ей можно было дать лет шестьдесят, но стоило ей заговорить, как сразу же обнажалась почти беззубая челюсть, и толстуха казалась много старше. Однако в глазах ее по-прежнему таилась усмешка, и время от времени она оборачивалась к остальным бродягам, как бы призывая их в свидетели.

— Разве не так? — спрашивала она у них. Они смущенно кивали в ответ, чувствуя себя неловко в присутствии комиссара и всех этих хорошо одетых господ.