Продолжая шагать взад и вперед, проверяя состояние льда, я находился рядом с Фрицем, когда мы увидели, что Кен и Аллан взбираются на остров. Мы видели, как две фигуры карабкаются вверх по скалам. Я сразу же пошел за ними, чтобы попытаться заснять на пленку момент выхода на твердую землю, но, поскольку это событие произошло несколько неожиданно, мне не удалось заранее подготовиться к нему: надо было пройти порядочное расстояние, чтобы начать фотографировать. Я старался идти как можно быстрее, но встретился с Кеном и Алланом, когда они уже были на пути назад. Лед все же не внушал доверия, и совершить второе путешествие на остров только для того, чтобы сделать несколько снимков, было бы слишком рискованно. Пока я размышлял, Фриц крикнул, что лед начал двигаться; всем нам пришлось пуститься бегом к прежнему месту. Обратный путь был очень тяжелым. К этому времени вращающиеся льдины покрылись водой. Но мы благополучно вернулись на нашу льдину, и тут все пришло в движение. Остаток дня мы не могли никуда перебраться. Вот так обстояло дело!

В результате нам не удалось запечатлеть на фотографии исторический момент выхода на твердую землю, но Аллан и Кен оказались достаточно предусмотрительными и принесли с собой два куска горной породы – один маленький, оставшийся у Кена, и второй побольше, величиной с чайную чашку, который они передали мне. Это были, по нашим предположениям, обломки гранита. Критически настроенные люди могут подумать, что это сказки – камни сохранились у нас от Аляски и мы тащили их всю дорогу через Северный Ледовитый океан! Единственным подтверждением наших сообщений, пожалуй, будет посылка на Литл-Блэкборд геолога, чтобы он убедился в истинном происхождении гранита.

Как и при других кульминационных моментах путешествия последнего времени, в данном случае мы также не испытали большой радости: быть может, мы стали маловпечатлительными или потому, что только двое из нас побывали на твердой земле, подобно тому как только Хиллари и Тенсинг достигли вершины Эвереста. Всегда ведь остается какой-то неприятный осадок оттого, что цель достигнута не всеми участниками экспедиции. Чтобы полностью ощутить радость успеха, нужно было, по-моему, чтобы мы все четверо одновременно побывали на острове. Другими словами, все произошло не так, как я представлял себе в мечтах. Мысленно я видел, как, прежде чем взбираться на землю, мы движемся с нартами по плавучему льду, который приводит нас к припаю, идем по припаю до самой приливной трещины, а затем, перемахнув через трещину, попадаем на твердую землю и… останавливаемся. Но так не случилось. Вместо этого оказалось, что лишь двое из нас побывали на земле и состояние льда не позволило нам снова до нее добраться.

Нам предстоял еще дальний путь, пока мы достигнем корабля, и положение наше было совсем не безопасно. В это время корабль находился в 140 милях к юго-западу от нас. Расстояние порядочное, а ледовые условия быстро ухудшались. За последние четыре-пять дней лед взломался не только в данном районе, к северо-востоку от пролива Хинлопен, но и по всей зоне, которая простиралась миль на 15 от северного берега Шпицбергена.

Если бы мы запоздали хоть на один день, то нам, вероятно, совсем не удалось бы достигнуть земли, ну а если бы пришли на несколько дней раньше, то, возможно, попали бы на нее без труда. Поручиться за то или другое, конечно, нельзя. Итак, мы не ликовали, а испытывали лишь чувство удовлетворения от сознания, что два человека, представлявшие всю экспедицию, все же побывали на земле. Дело было сделано почти так, как планировалось. Никто не сможет упрекнуть нас, что мы якобы не завершили путешествия самостоятельно. Тем не менее перед нами тогда было еще немало трудностей, и у меня не было чувства облегчения и радости. Это было такое ощущение, словно на мои плечи все еще давит огромная тяжесть.

Земли мы достигли примерно в десять часов вечера, но для нас это было, скорее, десять утра, так как мы сместили время на целых двенадцать часов: двигались ночью, а спали днем. Здесь привычным способом по солнцу не узнаешь времени суток. Тут, совершая свой ежедневный круговорот, оно и днем и ночью стоит на одной и той же высоте.

Остаток дня я посвятил составлению четырех радиограмм. Их следовало тщательно обдумать и столь же тщательно закодировать. Кен помогал мне в этом. Пока я писал следующую радиограмму, он кодировал уже готовую. Вечером – фактически уже утром 29 мая, примерно в 6.30 утра, – «Индьюренс», как обычно, вступил в радиосвязь: «Внимание, внимание. Говорит военный корабль „Индьюренс“. Я хотел, чтобы Фредди первый узнал о том, что мы достигли земли, но это можно было сделать лишь в том случае, если на „Индьюренс“ послать закодированную радиограмму. На расшифровку ее им потребовалось бы некоторое время, но до этого мне надо было сообщить Фредди то, что на „Индьюренсе“ не поняли бы, но для Фредди было бы ясно. Итак, первую радиограмму я послал для передачи Фредди Чёрчу. Находясь на станции „Т-3“, он не мог слышать меня, но слышал радио „Индьюренса“. Поэтому через „Индьюренс“ я ему просто сообщил: „Фредди, ура!“

Помню, радист «Индьюренса» сказал: «И это все, что я должен передать для Фредди?» Затем он снова связался со мной и спросил: «И больше ничего не надо?» Я ответил: «Да, это все». Тогда он сказал: «О кей, я передам Фредди, но не думаю, чтобы он понял». Он передал мне слова Фредди: «О да, я понимаю, что это значит».

Для остальных радиограмм я воспользовался кодами. Одна радиограмма была адресована председателю комитета сэру Майлзу Клиффорду для передачи королеве, другая – непосредственно принцу Филиппу, покровителю нашей экспедиции, еще одна – для печати и последняя, короткая радиограмма – капитану Бьюкенену.

Текст сообщения, которое должно было быть передано ее величеству, гласил:

А нашему покровителю я передал:

Нам удалось побывать на земле, и теперь мы устремились к кораблю. Надо было торопиться; к этому времени лед вскрылся повсюду и, быстро двигаясь, образовал хаотические нагромождения. Наиболее сносный для нас путь открывался в северо-западном направлении, где, по-видимому, имелась льдина порядочного размера, и мы двигались примерно в этом направлении. Однако, когда мы добрались до этой льдины, нам удалось пройти по ней лишь около двух миль, а затем снова очутились среди нагромождений льда. Это было наиболее труднопроходимое место из всех встретившихся нам с тех пор, как мы прошли первые мили от зимнего лагеря. Льдины не только были сильно взломаны, но к тому же и перемещались, сталкивались друг с другом, и нам все время приходилось перескакивать с одной плавающей льдины на другую. Нам надо было держаться как можно ближе друг к другу, чтобы не оказаться разъединенными. К тому же мы опасались белых медведей, которые каждый день подкрадывались к нам поодиночке или парами. Отпугнуть их было трудно. Приходилось просто идти вперед в надежде, что они все же первыми отступят и удалятся, иначе придется стрелять в них. Медведей было так много, и они появлялись так часто, что мы начали беспокоиться, хватит ли нам патронов. Одним метким выстрелом из скорострельной винтовки калибра 270 можно свалить белого медведя, но таким мастерством мы не обладали. К тому же при усталости, когда мы с трудом переводили дыхание, а внимание было поглощено упряжкой возбужденных собак, едва ли возможен точный прицел. Поэтому мы всегда наводили на белого медведя одновременно три винтовки, но стараясь свести до минимума расход патронов, не стреляли все сразу и производили лишь минимум необходимых выстрелов. Два или три выстрела делали только в том случае, если не были уверены, что противник мертв. Первым выстрелом мы укладывали медведя, вторую пулю посылали для проверки результатов первого выстрела – не поднимется ли медведь? А третью пулю (в случае необходимости) пускали ему прямо в голову с близкого расстояния. По-видимому, для нас это был самый надежный способ. Мы не могли позволить себе тратить три или четыре заряда на каждого белого медведя, поэтому я послал радиограмму на «Индьюренс» и запросил, есть ли у них на складе патроны к винчестеру 270-го калибра, а если нет, то не смогут ли они оказать содействие, чтобы нам сбросили винтовку подходящего калибра. К тому времени у них оставалось около тридцати патронов, которых могло хватить всего на десять медведей, то есть запас на пять дней. Без огнестрельного оружия было бы рискованно двигаться дальше. Как-то мы пытались бросать в медведя ледорубы, но он не обратил на них внимания и пошел дальше. Однажды Фриц бросил в медведя мой ботинок, который тот быстро разодрал на куски.