– Если вы еврей, то почему ставите елку?

– Мы привыкли. В Советском Союзе это был светлый праздник.

– В Союзе праздновали Рождество?

– Нет.

– А почему же ставили елку?

– Так ее на Новый год ставили.

– А в Израиле?

– И в Израиле ставили.

– А что, евреи в Израиле празднуют Рождество?

– Нет, но мы ставили, хотя и не афишировали это…

– То есть в Израиле запрещено праздновать Рождество?

– Да нет… Почему? Израиль – свободная страна… По крайней мере, таковой она себя декларирует.

– Тогда почему же вы ставили елку секретно?

Ну вот, поди с ней поговори. Я уж было пожалел, что ввязался… Говоришь, словно с инопланетянином. Либо черное, либо белое…

Видя, как я увиливаю от прямого ответа, корреспондентка мысленно махнула на меня рукой, по-видимому, свалив все на мою природную изворотливость, и взялась за Анюту.

– Вы ортодоксальная православная?

– Нет.

– Так вы не русская?

– Почему? Нет, я русская!

– Но ведь в России у русских официальная религия – православие.

– Ну да…

– Так вы празднуете Рождество по православному календарю?

– Нет… По местному. Да и вообще мы празднуем Новый год, а не Рождество.

– А Рождество?

– Ну, и Рождество тоже. Если праздничный день, так чего ж не праздновать?

– А что вы из русской национальной кухни готовите на Рождество?

– Салат «оливье»…

Вот и поговорили. Местным прямолинейным жителям не понять тонкостей и закоулков нашей бродяжьей души. Нужно им все по полочкам разложить, все запихать в удобные стандарты. Раз ты еврей – значит, сиди со своей ханукией, а если православный, так потрудись печь свои расстегаи… Как все просто и удобно. Полный получается ажур, хоть вой! Никакой индивидуальности. У местных даже индивидуальность, и та считается явлением стадным, и индивидуалист ни в коем случае не должен отрываться от коллектива других индивидуалистов.

Вопросы продолжались.

– Как же вы оказались в Мускоке?

– Просто был хороший день и мы ехали на север. Как устали, там и остановились, где остановились, там и поселились…

– Что же, вы совсем не жили в Торонто?

– Почему не жили? Жили…

– Долго?

– Три дня!

– Быстро же вы решили, что большой город не для вас… А почему вы уехали из Израиля?

– Много причин… Безопасность, отвратительные школы, жаркий климат…

– Что же плохого в жарком климате?

– Поначалу все хорошо, словно бы на курорте, но потом, без смены сезонов, теряешь чувство реальности и начинаешь чувствовать себя как белый медведь в пустыне.

– А все же, что было основной причиной?

– Я работал в больнице в Иерусалиме. Едешь в субботу на работу, сначала в тебя бросают камни арабы за то, что ты еврей, а потом бросают камни религиозные евреи за то, что ты недостаточно еврей, раз ездишь по субботам. Люди там совершенно свихнулись на религиозных диспутах, многим из которых уже более двух тысяч лет, и хотя это и Святая земля, и все, что сказано в Библии и Торе, там происходило на каждом углу, не хочется быть частью этого каждодневного безумия… Хочется просто свободной и счастливой жизни, включая и новогоднюю елку, которую не нужно прятать от соседей…

– Да, в Канаде эти проблемы понять трудно…

Несмотря на все эти сложности, статья в газете все же вышла.

Практически в самом начале статьи сообщалось, что я – еврей, а жена моя – ортодоксальная русская. Длинно и подробно, хотя и довольно путанно излагались перипетии нашего брака, совершенного через посредников в Парагвае, в котором мы так никогда и не были, но иначе в Израиле смешанные браки не регистрировали…

Вся статья словно бы показывала тяжелый путь одной семейной пары, которая всю жизнь стремилась свободно украшать новогодние елки (кстати говоря, весьма языческий ритуал), но им этого не позволяли сначала коммунисты, а потом религиозные иудеи. И вот только теперь, прибыв в Канаду, мы по-настоящему смогли вкусить аромат свободы. Короче – эх, хорошо в стране канадской жить…

Далее в статье сообщалось, что мы не принадлежим ни к одной религии, но при этом верим в Бога, и цитировались мои слова, что, по моему мнению, все официальные религии, как кассовые фильмы, не обязательно подходят для всех. Статья завершалась также моим признанием, что я до сих пор верю в Санта Клауса.

«The people of Canada sometimes don’t quite realize how lucky they are to live in a really free country that welcomes newcomers from different cultural backgrounds with no oppression or imposing»[8], – как бы подводила итог газета.

Несмотря на то что там напечатали большую цветную фотографию всей нашей семьи, занятой наряжанием елки, и нам очень хотелось поскорее посмотреть на себя в газете, мы в день выхода статьи всё как-то не решались выехать в город. Явившийся с утра мастер по починке компьютера радостно сообщил, что уже успел увидеть нашу фотографию в газете, но статью, правда, еще не читал. Он забыл какую-то компьютерную деталь в городе, и я попросил его купить нам газет на обратном пути.

Когда по возвращении я рассказал ему, что написано в статье про официальные религии, которые я сравниваю с кассовыми фильмами, он долго удивлялся, как такое напечатали в нашем пуританском городишке, а потом весело добавил, что теперь понимает, почему я послал его за газетой.

– Сам-то ты в город боишься соваться? – участливо спросил мастер.

Я вздохнул и кивнул головой в ответ.

– Ну вот и посиди пока дома, здоровее будешь… – посоветовал он на полном серьезе…

Несмотря на то что я повсеместно ругаю телевидение как неоспоримое зло нашей эпохи, я все же грешен и сам смотрю телевизор. Ведь этот прибор имеет таинственное поле притяжения. Где бы ты ни оказывался в доме, если телевизор включен в одной из комнат, ты неизбежно приплутаешь и усядешься перед этим сомнительным алтарем. Он, как очаг в Средневековье или костер в пещерные времена, манит нас, невразумительных тварей, к своему светящемуся облику. Чем бы мы ни были заняты в комнате, где включен телевизор, рано или поздно наш взгляд неизбежно окажется прикован к экрану, и это не какое-то измышление, а обыкновенный, можно сказать физиологический, факт.

Вообще нужно сказать: телевидение зловредно не по сути, а по содержанию. Сотни каналов нескончаемой дребедени – вот в чем язва этого прибора, ежедневно совершающего насилие над нашими глазами и душой. Либо скука, либо гадость – вот и все, что могут предложить нам его сияющие недра. Словно жемчужину в горе мусора, приходится вылавливать в нескончаемой веренице каналов и программ что-нибудь стоящее внимание, что-нибудь, дающее пищу не только моргательному рефлексу, но и чему-то еще, для чего мы наверняка живем… Ну ведь не может же быть, что суть всего нашего существования сводится к тому, что нам пытается внушить неумолимый экран?

Руководствуясь этой, возможно, наивной надеждой, мы все же смотрим телевизор. Особый комфорт вызывало наличие программ на русском языке, не столько из-за их содержания, сколько в силу того факта, что от родного языка не убежишь, не скроешься, он все равно будет крепко цепляться за подтяжки нашего сознания. Вы разве не знаете, что наше сознание носит подтяжки? Это для того, чтобы оно не спадало и не оголяло наше подсознание, которое настолько неприлично, что выставлять его напоказ считается недопустимым. Хотя вот у меня в подсознании уже давно ничего такого в стиле Генри Миллера не водится. Ни разврата, ни тайных желаний. Так, мысль о миске пельменей да полмысли о неминуемой смерти – вот и вся моя начинка.

Внезапно нам отключили русские программы; мы смотрели их через одну компанию, которую, по всей видимости, поглотила неумолимая река времени. От этой компании остались сумбурные воспоминания и лишняя телевизионная тарелка, никчемная, как попытка познать непознаваемое, своей грустной антенной устремленная в молчащий эфир над облаками… Вот такая несчастная история любви между возвышенным спутником и низменной антенной, прикованной к кирпичной стене и лишенной способности воспарить и слиться в экстазе с источником телесигнала… Какая страшная судьба. Теперь, отключенная и брошенная, она валяется в углу двора; ее уши, слышавшие так многое, ныне глухи, а глаза слепы. На ее место водрузили другую антенну, и, собственно, об этом знаменательном событии и пойдет речь.