— Ради бога, государь! — вскричал герцог Ормонд. — Прикажите какому-нибудь придворному сочинителю романов перевести бред этого несчастного на человеческий язык, чтобы мы могли его понять.

Джефри Хадсон гневно взглянул на нетерпеливого вельможу-ирландца и с достоинством заявил:

— Для бедного джентльмена довольно хлопот и с одним герцогом, но если бы я не был занят теперь герцогом Бакингемом, то не спустил бы такой обиды герцогу Ормонду.

— Умерь свою храбрость и свой гнев по нашей просьбе, могущественнейший сэр Джефри Хадсон, — сказал король, — и ради нас прости герцога Ормонда. Но более всего прошу тебя продолжить свой рассказ.

Джефри Хадсон прижал руку к груди и гордо поклонился королю, показывая, что готов повиноваться, не унижая, однако, своего достоинства. Затем он обернулся к Ормонду, снисходительно махнул ему рукою в знак прощения и скорчил ужасающую гримасу, что должно было означать улыбку прощения и примирения.

— С разрешения герцога, — продолжал карлик, — хочу пояснить, что под словами «дверь надежды внезапно отворилась» я разумел дверь, завешенную гобеленом, через которую внезапно явилось светлое видение — нет, скорее не светлое, а звездно-темное, как чудесная южная ночь, когда лазурное безоблачное небо окутывает нас пеленой, еще более прекрасной, чем дневной свет. Но я вижу нетерпение вашего величества — довольно об этом. Я последовал за моей сверкающей красотою проводницей в другую комнату, где лежало вперемешку оружие и музыкальные инструменты. Среди них я увидел и мое недавнее убежище — футляр виолончели. К моему удивлению, она перевернула футляр, нажала какую-то пружину, и я убедился, что он набит пистолетами, кинжалами и патронташами. «Это оружие, — сказала мне она, — предназначено для нападения нынче ночью на дворец неосторожного Карла. — Ваше величество простит мне, что я повторил ее слова. — Но если ты не побоишься влезть сюда, то сможешь спасти короля и королевство. Если боишься — молчи; я сама сделаю это». — «Боже сохрани! -вскричал я. — Джефри Хадсон не так малодушен, чтобы позволить тебе рисковать. Ты не знаешь, не можешь знать, как следует действовать в засадах и убежищах, а я к ним привык: я ютился в кармане великана и даже был начинкой в пироге». — «Тогда влезай сюда, — сказала она, — и не теряй времени». Признаюсь, повинуясь ей, я чувствовал, что мой пыл несколько охладел, и даже сказал, что предпочел бы дойти до дворца на своих ногах. Но она ничего не хотела слушать, торопливо отвечая, что меня задержат, не допустят к вашему величеству, что я должен воспользоваться этим способом проникнуть во дворец и рассказать обо всем королю, — пусть он будет настороже, и больше ничего не нужно, ибо если секрет раскрыт, то весь план уже рухнул. Я мужественно распростился с дневным светом — к тому времени он начал уже угасать. Она вынула из футляра оружие, положила его в камин и заставила меня влезть в футляр. Пока она запирала меня, я молил ее предупредить людей, которым она меня доверит, быть осторожнее и держать футляр вертикально. Но не успел я договорить, как остался один в полной тьме. Вскоре пришли какие-то люди. Из их разговора я узнал, что они немцы — я немного понимаю по-немецки — и состоят на службе у герцога Бакингема. Старший из них объяснил остальным, как вести себя, когда они вооружатся спрятанным оружием, и — я не хочу причинить вред герцогу — приказал и пальцем не тронуть не только особу короля, по и его придворных, и защищать всех присутствующих от фанатиков. В остальном же им было приказано разоружить стражу и овладеть дворцом.

Король казался смущенным и задумчивым. Он попросил лорда Арлингтона проследить, чтобы Селби потихоньку проверил содержание других футляров с музыкальными инструментами, и затем дал знак карлику продолжать рассказ, время от времени озабоченно спрашивая его, совершенно ли он уверен, что слышал имя герцога как предводителя или покровителя этого заговора. Карлик отвечал утвердительно.

— Эта шутка зашла слишком далеко, — заметил наконец король.

Карлик далее рассказал, как его отнесли в часовню, где он слышал конец разглагольствований проповедника, о содержании которых он уже упоминал. Слова, сказал он, не могут выразить весь ужас, охвативший его, когда ему показалось, что, ставя в угол инструмент, его хотят перевернуть. Тут слабость человеческая легко могла бы восторжествовать над его преданностью, верностью и любовью к его величеству и даже над страхом смерти, неизбежной, если бы его обнаружили. Он сильно сомневается, заключил он, что мог бы простоять долго вверх ногами и не закричать.

— Я не стал бы винить тебя, — сказал король. — Если бы я попал в такое положение, когда сидел в дупле королевского дуба, я бы тоже закричал. Это все, что тебе известно об этом странном заговоре? — Сэр Джефри Хадсон ответил утвердительно, и король продолжал: — Теперь иди, мой маленький друг, твои услуги не будут забыты. Раз уж ты залез внутрь скрипки, чтобы сослужить нам службу, мы обязаны по долгу совести доставить тебе на будущее более просторное жилище.

— Это была виолончель, с позволения вашего величества, а не простая скрипка, — возразил маленький человечек, ревниво оберегая свое достоинство, — хотя ради вашего величества я мог бы залезть и в футляр от самой малюсенькой скрипочки.

— Уж кто-кто, а ты, конечно, действовал в наших интересах — в этом мы не сомневаемся. Но теперь оставь нас на время, но смотри же, никому ни слова. Пусть твое появление — слышишь? — считается шуткою герцога Бакингема, а о заговоре — ни звука.

— Не взять ли его под стражу, государь? — спросил герцог Ормонд, когда Хадсон вышел из кабинета.

— Не нужно, — ответил король, — я давно знаю этого несчастного. Судьба, посмеявшись над его внешностью, одарила его благороднейшей душой. Он владеет мечом и держит слово, как настоящий Дон-Кихот, только уменьшенный в десять раз. О нем следует позаботиться. Но, черт побери, милорд, не показывает ли эта подлая затея Бакингема, что он мерзкий и неблагодарный человек?

— Он бы на это не решился, ваше величество, — ответил герцог Ормонд, — если бы вы не были к нему часто слишком снисходительны.

— Милорд, милорд! — поспешно возразил король. — Вы известный враг Бакингема, и мы выберем советника более беспристрастного. Что вы думаете обо всем этом, Арлингтон?

— С вашего разрешения, государь, — ответил Арлингтон, — мне все это кажется совершенно невозможным, если только между вами и герцогом не было какой-либо ссоры, нам неизвестной. Конечно, его светлость — человек легкомысленный, но это — просто безумие.

— Честно говоря, — сказал король, — сегодня утром мы немного поссорились. Герцогиня, кажется, умерла, и Бакингем, не теряя времени, пытался возместить потерю и имел дерзость просить у нас руки нашей племянницы, леди Анны.

— И ваше величество, конечно, ему отказали? — спросил Арлингтон.

— Да, и сделал ему выговор за дерзость, — ответил король.

— Был ли кто-нибудь свидетелем вашего отказа, государь? — спросил герцог Ормонд.

— Нет, -ответил король, — кроме, пожалуй, Чиффинча, а он, вы знаете, пустое место.

— Hinc Шае lachrymae note 108, — возразил Ормонд. — Я хорошо знаю его светлость. Если бы вы упрекнули его за дерзкое честолюбие наедине, он не обратил бы на это никакого внимания, по раз это случилось в присутствии такого человека, который разболтает об этом всему двору, — герцог должен отомстить.

При этих словах быстро вошел Селби и доложил, что герцог Бакингем только что появился в приемной. Король встал.

— Приготовить лодку, — сказал он, — и отряд стражи. Может возникнуть необходимость арестовать его за измену и отправить в Тауэр.

— Не подготовить ли предписание государственного секретаря? — спросил Ормонд.

— Нет, милорд, — резко ответил король. — Надеюсь все же, что этого можно будет избежать.