"Иди сдавайся полковнику Измайлову, Полина, — напутствовала я себя. — Он от души посмеется, поржет над смычкой Лида — Юра, градостроительство — оргпреступность. И извинится за то, что два дня не укладывал тебя к себе в постель, так что ты свихнулась от неудовлетворенности. Он разорится на ужин с шампанским и будет воспевать твои таланты рекламщицы, любовницы, матери, поварихи, прачки и уборщицы. В заключение Вик ласково упрекнет: «Я прошу тебя не изменять мне и не играть в частного детектива. Неужели много прошу? Неужели трудно?» Или взревет: «Я ведь поклялся найти убийцу Зингера! Сомневаешься? Не веришь?..»

Мне надлежало отступить. Положиться на Измайлова. Терпеть. Вести себя благоразумно, то есть холить и лелеять полковника милиции, ограждать от отрицательных эмоций и молиться за его успех.

О богоугодные мысли, о гармоничное распределение обязанностей между полами, о жажда покоя!… Вы не про и не для меня.

В холле о мою ногу споткнулся русый крепыш. Выровнявшись и пробормотав «пардон», он устремился за тонкой высокой брюнеткой бальзаковского возраста — явно пытался продолжить диалог:

— Евгения Альбертовна, я настаиваю…

— Константин Александрович, завтра, — отрезала она.

И вышла на улицу. Мужчина уныло поплелся к бару. Енина и Ерофеев!

Я заметалась, не зная, за кем броситься. Наконец рванула за руководительницей мастерской. Оставаться в гостинице было небезопасно для моей расхристанной нервной системы.

Пока Алла учила меня уму-разуму, небо насупилось, словно старая кокетка: расплакаться бы, да слез нет. Я терзалась выбором в холле несколько минут, которых Евгении Альбертовне хватило, чтобы дойти до ближайшей остановки. Шаги у нее были мелкие и какие-то осторожные. Мне пришлось бежать, чертыхаясь и наталкиваясь на прохожих, изведенных духотой до потери рефлексов. Я успела протиснуться в заднюю дверь раскаленного, воняющего плавленой резиной автобуса. Евгения Альбертовна не слишком комфортно, но надежно поместила себя на передней площадке. Пробиться к ней в тесноте было нереально, даже если бы жизнь моя зависела от соседства с шефиней Левушки. Номера автобуса я не видела, и маршрут Ениной некоторое время оставался ее секретом. Минут через пятнадцать, впрочем, все прояснилось. Мы ехали за город.

Я пользовалась транспортом в основном в центре, поэтому отвыкла от лузгающих семечки парнишек, матерящихся через букву пьяных мужиков и толстых старух с ведрами. Народ потел и, похоже, обалдевал от собственных ароматов. Я не брезглива, терпима к естеству, но постепенно начала завидовать Евгении Альбертовне — там, где она стояла, люди были явно почище. Потом я принялась мысленно торопить ее — дескать, стоит ли в дали дальние забираться, не выйти ли нам на следующей? И тут я сообразила, что представления не имею, зачем преследую Енину. Что собираюсь у нее спросить? Много ли поводов дал Лева сослуживцам не удивиться подделке ключа от сейфа и крахе конкурсных материалов Кости Ерофеева? Енина, конечно, поинтересуется, откуда у меня сведения о ее мастерской. А я еще ничего не придумала на этот счет…

«Прекрати корчить из себя барыню в свинарнике и сочини какую-нибудь достойную причину привязаться к женщине», — понукала я свою стремительно скудеющую фантазию. Тщетно. Воображения хватало на вопрос «Который час?» — не более. Подобное со мной случается редко и доводит до отчаяния. Потеря способности к импровизации равносильна гибели. Серьезно, вообразить себя составляющей планы и не отступающей от них мне удается только в ночном кошмаре, после слишком плотного ужина с раздражающими сотрапезниками. Замечали? Стоит признаться в слабости, как рок принимается издеваться напропалую. Лишь с одним человеком он жестоко не шутит — с полковником Измайловым. Потому что Вик его, рока, остроты понимает и ни одобрения, ни порицания не выражает. Этак нейтрально хмыкнет, и все. При чем тут Измайлов? А просто мне очень захотелось вызвать милицию, когда рядом взвизгнула расписанная под Хохлому девица лет пятнадцати:

— Перестанешь меня щупать, ты, падаль?!

В роли падали выступал опрятный с одутловатым лицом тип, явно находящийся на сексуальном взводе. Обратившиеся на него взгляды сделались сначала сальными, потом брезгливыми, потом равнодушными. Девчонке же досталось. Ее поносили, что называется, последними словами за провоцирующую коротенькую юбчонку. И стало ясно, почему она долго терпела, отдирая потные руки мужчины от своих ляжек, и молча долбила его локтями.

— Да плюнь ты на общественное мнение, защищайся, — вмешалась я.

И, проявив инициативу, врезала скотствующему гражданину сумкой по башке. Он омерзительно затрясся, и окружающие отвели от него глаза. Жертва маньяка расхрабрилась и влепила ему пощечину, больше напоминавшую боксерский удар. Допек, верно.

Беда в том, что мою сумку кто-то загодя исхитрился открыть и обшарить.

Стоило использовать ее в качестве оружия, и на пол посыпались ручки, блокноты, сигареты, зажигалка, дезодорант, монеты… Хорошо, что кошелек я кладу в карман. Вернуть потери не было никакой возможности, но все же я действовала: рубила ладонями чащу чьих-то ног, щипалась, если честно. В итоге крупные вещи общими усилиями собрали. На мелкие я и не претендовала. Выпрямившись, я посмотрела в сторону Евгении Альбертовны. Енина исчезла. Выбралась на предыдущей остановке? Стоило тащиться за ней!

Автобус остановился, я выскочила и нос к носу столкнулась с ценителем девичьих прелестей. Озираться было бесполезно, среди распоротого чертой шоссе леса мы оказались вдвоем.

— Вы мне кончить не дали, — вежливо сказал он. — Девушке нравились мои ласки, она слегка кокетничала, издавала звуки от возбуждения. Зачем вы вмешались?

Вот именно: зачем? Дорога была пустынной, хоть бы автомобиль какой-нибудь прошуршал. А неразряженный псих уже штаны расстегивал. И из них вылезло нечто до такой степени разбухшее, густо переплетенное сетью фиолетовых сосудов, что я поняла: остановить его словом не удастся. «Основной инстинкт» во всей красе и отвратности. Я прикинула: чего мне в себе жальче? И тотчас же пришла к определенному выводу. Отступив к великолепным зарослям крапивы, я вырвала пучок жгучей спасительницы и первая атаковала неприятеля. Чем невыносимее становилось моей коже, тем азартнее я лупцевала его по оголенным интимным — и не очень интимным — участкам тела. Поначалу он хихикал. Потом стал пятиться. Потом натянул портки и кинулся прочь — напролом через кусты. Конечно, будь он поагрессивнее, не елозь по бокам девушек в транспорте, я вряд ли с ним справилась бы. Но не упрекать же судьбу в том, что противник оказался слабее, чем ожидалось.

Я тоже за героизм дорого заплатила.

Правая рука превратилась в сплошной зудящий волдырь. Подвывая от боли, безобразно корчась и дуя на страдающую конечность, я пересекла дорогу и поплелась в обратном направлении.

Мне мечталось остановить гремящий металлическими внутренностями «Запорожец» или голоснуть автобусу, в общем, добраться до дома и доверить Вику свое лечение и поимку всех убийц. Но милость судьбы была причудливой. Я набрела на испаряющуюся лужицу, бросилась к ней, пала на колени, погрузила руки в жидкую грязь и застыла, блаженствуя, в позе, шокирующей даже меня. Поскольку вытираться было нечем, пришлось воспользоваться жухлой травой. Затем я побрела дальше, гадая, допустимо ли привлекать внимание водителей черными разводами под локтями или лучше поостеречься.

Кое-как добралась я до цивилизации, отмылась под щедрой струей колоночной воды и уселась на скамейку поразмыслить. Сейчас село, в котором я находилась, стало городской окраиной, и город жадно эксплуатировал старое сельское кладбище. Вернее, пустошь вокруг него. Не туда ли направилась Евгения Альбертовна? Разумеется, не исключалось посещение живых родственников или знакомых в потемневших патриархальных срубах. Но все-таки, все-таки… Жжение ослабевало и уже почти не ощущалось. Сгонять через луг и рощу, повысматривать Енину в чистом поле и вернуться обратно — это казалось безопасным предприятием.