Мы с Колобком должны дотянуться до звёзд. Нужно просто продержаться.
Шум в коридоре. В открывшуюся дверь кричит полковник:
– Лейтенант, бегом сюда. Подписал?
Офицер выходит. Слышен отборный мат. Оставшийся седой сержант говорит мне:
– Мы в двадцатом в Крыму с контрой не нянчились. Офицер, буржуй, казак, поп – всех к стенке. Без разбора. Перед войной комдивов лично отмудохивал. У нас конвейер был. Я днём луплю. Напарник – ночью. Через недельку почти все подписывались. А сейчас даже в морду без приказа не дашь… Гумнан… Гинон…
– Гуманизм, – подсказываю я.
– Во-во, ты это давай подписывай. А то мы не жрамши. Осерчаем…
Открывается дверь. Лейтенант заходит с конвойным и кивает на меня сержанту:
– Вяжи руки.
Тот, завязав сзади узел, спрашивает офицера:
– Куда дальше?
– В душевую. Нужно освежиться.
И ржут. Вылитые упыри, как летёха-мент, что банду резал.
В душевой дав со всей дури мне в солнечное сплетение, отволокли к каталке, уложили и крепко зафиксировали ремнями. Накинули на лицо мешковину и стали поливать сверху из душа. Дыхание перехватило. Все попытки вздохнуть заканчивались втягиванием в себя воды вместо воздуха. Вскоре в груди словно взорвалась граната. Разум перекорёжило. Но эти профессионалы сняли мешок, позволив сделать вдох. Лейтенант спросил в ухо:
– Подпишешь? Кивни, если да…
Я судорожно дыша, с закрытыми глазами выплёвывал розовую пену. И не кивал.
– О, обоссался уже. Что ж повторим…
Снова мешок, вода, взрыв гранаты в лёгких… И ещё, и ещё, и ещё…
Кто-то стучит меня по щекам и переворачивает набок. Пытаюсь вдохнуть, но внутри клокочет вода. Меня наклоняют сильнее. Из носа и рта брызжет вода. Начинаю хрипеть и извергать из себя набранную вместо воздуха жидкость.
– Подпишешь или повторим? – кувалдой бьёт в мозг голос летёхи.
– Ещё полчасика и подпишет, как миленький, – это "ветеран" резюмирует.
Тут дверь отворяется. Голос полковника:
– Ну, что? Как нет? Я вас, блядей, на Колыму пошлю допросы устаивать. Без выходных до конца месяца. Не слышу?
– Так точно, товарищ полковник.
– Этого к врачу. Как очухается. На выход. Ждут его у ворот.
Дверь громко хлопнула. Я снова потерял сознание…
Идем с Изотовым к машине. Коля с водителем держат меня под руки. Меня шатает и трясёт, как под током. Ноги заплетаются. Хочу сказать Изотову: "Потише иди". Но, лишь хриплю, пуская пену изо рта. От мокрой одежды на морозе идёт пар. Коля достаёт бутылку водки сворачивает сургуч, и приставив ко рту вливает в меня немного, больше пролив мне на грудь. Я кашляю изо всех сил. Аж в ушах закладывает. Начинаю рыдать. Коля даёт бутылку бутылку:
– Пей. Пей, кому говорю.
Хлебаю безвкусную огненную жидкость, а в башке колоколом стучит: "ЖИВ! ЖИВ! ЖИВ!"
Изотов снимает шинель, и накидывает на меня. Я, покачиваясь, как беременный таракан залезаю в машину. Трогаемся. Снова отключаюсь…
Общежитие. С помощью Абрамяна переоделся в сухое. Колобок носился с чайником, пока не поставил его на пол, постелив тряпку. Попандопуло следит за шкворчащей яичницей с салом, Васечка достаёт огурцы из банки, Алёша строгает бутерброды с колбасой. Все при деле. Лишь я сижу как инвалид, тупо уставившись в разноцветные абрамянские носки. Все мои лежат в тазике для стирки.
– А как ты сообразил Сталину позвонить? – спрашивает у Колобка Попандопуло.
Колобок, видимо успевший привыкнуть к этому вопросу, вытирает рассольную ладонь, вальяжно садится на скрипучую кровать и начинает:
– Задержался я на базе после тренировки. Там официантка в столовой… Ну, да ладно… Подхожу к выезду, а мне из будки боец говорит: "Тебе на базу кто-то звонил. Просил срочно связаться.". Я дую на базу до телефона в дежурку. Тётя Клава звонила. Набираю. А, она "бац":"Юру арестовали. И ещё машина на улице стоит." Я чуть не обосрался. Думаю, амба… Потом водички выпил и в штаб ВВС позвонил. На моё счастье там Василий Иосифович был. Обсказал ему что знаю. Тот долго молчал, а потом приказал сидеть на базе до распоряжения. Вот я и сидел два часа у телефона. Даже в столовку не пошёл. Из штаба позвонили не мне в дежурку, а тренеру. Меня в общагу Джеджелавы на новой светло голубой "Победе" отвезли. Вчера с завода пригнали…
Выпив водички, продолжает:
– А тут тетя Клава всем входящим тервю… (почесав затылок и вспомнив) не, интервью даёт. Как она героически спасала невинного человека. Про меня и не вспомнила. Она сначала своему начальнику… ну, Кинштейну доложила. По инструкции значица. А тот говорит – на базу Колобку звони. Да, прям так и сказал. Колобку. Ну, и завертелось всё.
Тут, остановившись замечает:
– Ара, ты куски то потоньше режь, а то на утро не останется…
Сделав внушение хмыкнувшему джигиту, вновь продолжает рассказ:
– А Изотов, как ЮркА привёз, рассказывал, как генерал после моего звонка вызвал Кольку на ковёр и при нём звонил генералам эмвэдэшным. Орал – на улице слышно было. Потом стакан коньяку накатил и сестре Светлане позвонил. Она с товарищем Сталиным…. ну, с отцом на даче была. Изотов стоит, ни жив – ни мёртв. Думает, когда паны дерутся – у холопов чубы трещат…
Любит Колобок приврать. Откуда знает кто что думает. Экстрасенс, блин…
Ты за харчами то следи, – войдя в начальственный образ говорит Колобок Стёпе.
Затем Васечка проследив, за установкой шкворчащей сковородки на центр стола, присаживается на табуретку и как опытный житель общаги сразу забирает в миску четверть основного блюда. Оглядев всех, в очередной раз продолжает:
– Что там Сталина отцу говорила не знаю. Врать не буду. (Ну-ну.) Только нашему генералу скоро от Берии позвонили и сказали, что произошла ошибка. И что можете забрать своего человека. Так вот всё хорошо закончилось.
– Будемо здорови. За все хороше.
– Дзер кенаце.
– Ну, будем, – повторяет за всеми Колобок подняв рюмку, и глядя на меня.
– А где, Анечка? – спрашиваю я, и вижу волну безбрежного ужаса поднимающегося в глазах моего соседа.
Хватаю блокнот, и перепрыгивая через ступеньки несусь к телефону. Колобок следом. Тётя Клава благоразумно молчит пока я нервно кручу диск телефона.
– Алло. Госпиталь? – с хрипотцой спрашиваю я, – Афанасьева Аня дежурит? Как не было? Простите…
Опускаю трубку на место.
– А может заболела? – подсказывает комендантша.
Листаю блокнот. Нахожу.
– Пётр Петрович? Извините, что так поздно. Ваша соседка Аня очень нужна. Это её друг Юрий Жаров. Можете её позвать? Премного благодарен…
Сажусь на табурет, не выпуская из рук трубку. Колобок нервно ходит рядом тяжело вздыхая. Проходит минут пять…
– Что? Ещё раз. Ушла утром? Не приходила? Понятно. Извините, за беспокойство.
Поднимаемся наверх. Быстро одеваемся. Прошу Абрамяна с Попандопуло подежурить внизу на вахте. Вдруг придёт? Сами идём, почти бежим по ночной Москве. Редкие машины проезжая подсвечивают запорошенную снегом дорогу. Выдыхая в морозный воздух клубы пара наматываем километр за километром. Одинокие прохожие пугливо сворачивают или переходят на другую сторону улицы едва завидят двух ночных бегунов.
Анин дом. Квартира. Открывает взволнованная мама. Спрашиваю:
– Аня не приходила? У неё подруга есть? Где живёт? Мы сейчас туда сходим. Не переживайте. Всё будет хорошо.
Выходим из подъезда. Я, умывшись снегом, задираю голову, и смотрю на непроницаемо чёрное небо.
Ну, почему? Ну, зачем? Создатель! Если ты есть позволь её увидеть. Ведь она ни в чём не виновата. Не встреться бы мы месяц назад в госпитале, так и жила бы она спокойно… Я же спасать вернулся. Создатель!
Прихожу в себя от толчка в бок.
– Ты идёшь или нет? – со злостью спрашивает Колобок и развернувшись идёт по улице в сторону далёкого фонаря. Плетусь за ним следом. Вдруг замечаю впереди какое-то движение. В освещённый круг входит знакомый силуэт. Срываясь с мета бегу изо всех сил. Задыхаясь останавливаюсь в двух шагах.
