Распухшие как сосиски губы, черный синяк под глазом, а в глазах слёзы катящиеся замерзающими дорожками.

– Юра… – начинает и осекается, опустив глаза. Вдохнув морозного воздуха глядя в лицо говорит:

– Юра. Я предала тебя. Я всё подписала.

Становится на колени и повторяет:

– Прости меня, пожалуйста. Прости меня. Прости меня.

Пытаюсь поднять её. Она падает на снег, беззвучно шевеля губами. Подхватываю её на руки и несу к дому.

Мама падает в обморок. Видимо думает самое худшее. Заношу Аню в комнату. Сёстры, накинув халаты, уходят на кухню вместе с очнувшейся мамой. Ваня помогает снять с сестры пальто и ботинки. Укладываю её на кровать. Глажу по голове повторяя:

– Всё хорошо. Всё будет хорошо.

Аня вцепилась в мою руку и плачет повторяя:

– За что они так? За что?

Мама приносит ромашковый чай. Поит дочку с ложечки дуя на каждый новый глоток.

– Мама мне нужно поговорить с ребятами. Им домой пора возвращаться.

– Да. конечно. – говорит мама, уходя на кухню.

– Меня у дома взяли, – начинает рассказ подруга. Вздрагивает, вспомнив что-то и продолжает:

– Привезли. Обыскали. Забрали сумку, пальто и платок. Отвели в комнату. Двое попеременно спрашивали про тебя, про Василия Иосифовича. Называли тебя шпионом, а меня – пособницей. Я им говорила, что это – ошибка, что ничего ими сочинённого подписывать не буду. Тогда тот что помоложе сказал, что отца моего никто на войне убитым не видел. Может он к фашистам перебежал и живёт сейчас за границей. А я значит – дочь предателя. Я взяла стакан с водой и прямо ему в морду. Били меня сильно. Даже устали. Я подняться не могла. Кое-как усадили. Снова стали спрашивать. Лампа в лицо светит. Орут. Пугают. Я падала со стула. Голова кружилась. Потом другие пришли. Я им тоже самое повторяю. Вызвали конвой. Те меня под руки потащили после того как я два раза в коридоре упала. Шли по каким-то лестницам через открываемые решетки. Подвели к железной двери. Открыли. Втолкнули меня внутрь. Темно. В комнате полно людей. Не успела я рот открыть меня схватили за руки. Положили спиной на стол, задрали юбку, разорвали панталоны. И всё со смехом. И рожи страшные такие. Думаю, лучше умереть. А они орут "Занимайте очередь", "Пахана пропустите вперёд", "Открой ротик, сучка", "Чур в дупло – я первый". Я визжать. Кричу: "Подпишу. Всё подпишу.". Тут дверь открылась, вошли двое конвойных и те кто допрашивал. Забрали меня, кинули на стол пачку папирос. Ведут. Я голову хотела разбить об решётку. Не получилось. Разогнаться не смогла…

Плачет. Я, обнял, глажу по голове. Колобок сгонял к артисту Глебову наверх. Принёс стакан водки. Я заставил её выпить и шептал ей что всё будет хорошо пока не заснула.

В общагу вернулись за полночь. Тётя Клава облегченно вздохнула узнав, что Аня нашлась. Мы сказали всем неспящим, что она у подруги задержалась. Ара со Стёпой недоверчиво так покрутили головой. Нужно было не мне, а Колобку говорить. Я-то врать не умею…

6 февраля 1950 года.

На пробежку утром не побежал. Спросил у Колобка, ходившего на футбольные переговоры к Нижним, имя и фамилию их капитана.

– Зачем-зачем?! За надом.

Дворник подсказал номер квартиры. Успел вовремя. Брат "Борзого" собирался на работу и крикнул из прихожей коммуналки:

– Через пять минут выйду – по дороге поговорим.

Услыхав, кто меня интересует, покачав головой ответил:

– Так "Молдованин" это. Игнат Мунтян. Сержант. Из Бутырки. Седой. Под полтинник.

– Ствол нужен. Припугнуть. Можно учебный или спортивный. Поможешь?

– С "волыной" не знаю как помочь. После банды легавые с участковым шманают всех. Стрёмно… А граната учебная есть вроде. Шкеты где-то спёрли. У братана узнаю. Вечером заходи.

Пожав мне руку, Славка Борзов двинул на комбинат "Правды".

На обратной дороге метель швыряла в меня свои колючие стрелы. Закрываясь рукавом дошёл до булочной. Обогнув ароматнопахнущую хлебовозку, занимаю очередь за хлебом и думаю:

А на хрена я пошёл к Борзым? Кого я учить собрался? Этих костоломов ничем не проймёшь. Они давно уже умерли как люди выполняя такие приказы. Здесь не пару-тройку человек – всю систему зачищать нужно. А не широко ли я шагаю? Так не только штаны, но и пасть порвать можно…

Тётя Клава передала что в десять часов заедет Изотов.

Понятно. Поедем на разбор полётов.

Генерал встречает приветливо. Подошёл. За руку здоровается.

Видать доложили, что не заложил никого. У всех вокруг свои осведомители. По нынешним временам нестукач в генеральской свите – большая редкость. Хотя, сколько там со мной "беседовали"? Пару-тройку часов…

– Тебе, Жаров, повезло, ой-повезло, – закурив, начал генерал. Выпустил дымное кольцо в потолок, и продолжил:

– По началу со мной в МГБ никто по твоему делу и говорить не стал. Не в курсе, мол. Отец на даче отдыхал. Секретарь сказал перезвонить утром в Кремль. И тут чёрт меня дёрнул сестрёнке позвонить. А она-то упёртая, да и тебя лично знает. Рассказывали не отходила от отца пока тот Абакумову не позвонил. Нарком пообещал разобраться, типа не в курсах. Да без его разрешения вряд ли… Генерал Апполонов зуб на тебя затаил за то собрание. Проучить захотел. У них дело было шито белыми нитками. Наверняка тебя лишь для остраски хотели прессануть. Типа место указать, чтобы знал против кого лучше не идти. А заодно и на крючок тебя насадить, чтобы в клювике информацию давал кому надо… Тут вокруг меня столько пернатых… (смеётся) И соколы, и долбодятлы… (мне) Что скажешь?

– Хорошо, что коровы не летают!

– А-ха-ха. Хорошо сказал. Изотов запиши. – тушит папиросу и посерьёзнев:

– За проявленное мужество лейтенанту Жарову объявляю благодарность.

Встаю и чеканю:

– Служу Советскому Союзу.

А генерал продолжает:

– В госпиталь ляжешь на недельку. Пусть проверят. А то как бы не того. (покрутил ладонью в воздухе). Были случаи… Ясно?

– Да. – отвечаю, и получив тычок от Коли, поправляюсь, – так точно, товарищ генерал.

– Изотов, что там по Афанасьевой? Медали оформил?

– Так точно, представления на рассмотрении, – чётко отвечает старлей с укоризной глядя на тупорылого меня, – А в архиве 43-й армии нашёл представление к медали "За отвагу" Афанасьевой Анны Ивановны. Но, не двадцать пятого, а двадцать третьего года рождения.

– Это она специально возраст прибавила, чтобы на фронт взяли, – говорю, и замолкаю под укоризненными взглядами присутствующих.

Сталин говорит:

– Оформляй всё, не тяни. (смотрит в её личное дело). К дню рождения вручу лично перед составом госпиталя. Записал? Дело по ней в МГБ закрыли. Даже типа извинились (с-суки) И это… Научи Жарова язык за зубами держать пока не спросят… А то я не всегда такой добрый. Ну, всё свободны.

Позвонил из приёмной Гранаткину. Попросил ещё раз посмотреть заявки команд классов "А" и "Б", первенств Москвы и Московской области, а также их молодёжные команды. Пообещал рассказать что-то интересное. Валентин Александрович дал добро поработать с документами в обеденный перерыв.

Еду в Спорткомитет Московской области. Купил плитку грузинского чая и пакетик сухого чабреца. Самое то для ароматной заварки. Захожу. Здороваемся.

– Ну, выкладывай, что у тебя?

– В марте будет чемпионат мира по хоккею. Мы в нём – не участвуем. Нет сборной, и всё такое. Предлагаю Вам, Валентин Александрович поставить вопрос о создании сборной СССР по хоккею с шайбой и по хоккею с мячом на перспективу. Вместе с опытными игроками включить перспективную молодёжь. Если через год на чемпионате мира возьмём медаль, то на Зимнюю Олимпиаду 1952 года легче будет через руководство заявку пробить. А то маринуемся как рыба в собственном соку. Так и не поедем никуда требуя от спортсменов только победу. Нужно с чего-то начинать. Вот и начните. Будете одним из отцов нашей сборной…