— Смотрите все и учтите, какова участь заговорщиков!

Разумеется, матросы исщепали перочинными ножами плаху на талисманы, не дав еще и крови просохнуть. Потом занялись магеллановской виселицей, хотя тут возник спор. Боцман Хиксон утверждал, что в виселице, которая последний раз использовалась пятьдесят девять лет назад, уже не осталось ничего чудодейственного. И тут же заявил, что плахой должны распоряжаться, как любым другим деревом на флоте, пополам — боцмана и корабельные плотники. Этого уж народ стерпеть не мог…

…Конечно, не сам по себе заговор Доути (или, точнее, потуги его организовать заговор) был главным в этой истории, разыгравшейся под синим, но каким-то придавленным, невеселым небом зловещего залива Святого Юлиана… Дрейку надобно было вышибить из мозгов и сердец участников экспедиции малейшую возможность бунта! Перед лицом полной неизвестности, ждущей всех за Магеллановым проливом, требовалось сплочение и единство. Малейший, безобиднейший в цивилизованных краях, разброд там мог оказаться гибельным для всех. И ради достижения сплоченности адмирал шел на самые крайние меры…

В бухте Святого Юлиана экспедиция простояла почти месяц — с 20 июля по 15 августа. На небольших кораблях Дрейка было весьма тесно — и при длительных переходах люди уставали от скученности, невозможности уединиться хотя бы на миг, да еще от того, что мы в двадцатом веке называем «психологической несовместимостью» (и тщательно подбираем подходящих друг к другу людей даже для пятидневных космических экспедиций). А в эпоху Дрейка люди уходили в море иногда на годы, будучи ну кардинально, ну никак не совместимыми. Случалось, к концу длительного перехода страсти накалялись до такой степени, что люди убивали один другого — а потом не могли припомнить, из-за чего это было сделано!

Поэтому Дрейк и старался давать людям отдых перед труднейшим переходом, когда опасности, кроме известных, ждут еще и новые… К тому же, какие их ждут погоды в этом Тихом океане, никому не известно. А значит, неизвестно и на сколько затянется этот переход!

Хорошо еще, что из пояса тропиков вышли. А то — лед в жару быстро тает, а соль тем лучше сохраняет продукты, чем ее больше, — но пересолить нельзя, сохранится-то хорошо, но станет несъедобно… Проклятые тропики! Жара, влажность… В тропиках и вода протухает, и мясо червивеет, и сухари плесневеют… К этому надо добавить множество заразных лихорадок и губительный кровавый понос…

Поэтому почаще менять пресную воду и обновлять продукты и насолить мяса и насушить впрок овощей и фруктов было постоянной заботой капитанов эпохи Великий Открытий…

Поэтому во все время стоянки Дрейк часто ходил на охоту и людей убеждал делать это регулярно. Уж на стоянках грешно жрать солонину и сушенину!

Вот и в тот раз, когда Дрейк ходил с братом Томасом, было все хорошо. Потом опять произошла стычка с патагонцами. Матросу Бобу Уинтерну стрела пробила легкое, одного патагонца убили пулей. Дрейк досадовал: он все мечтал сдружиться с патагонцами так же, как с симаррунами, — а вместо этого один за другим происходят дурацкие инциденты… В прошлый раз дурак Джонсон — упокой, Господь, его душу! — вздумал похвастаться своей меткостью и — словно дьявол под руку толкнул — вместо птички пульнул в туземца. В этот раз дурак Уинтерн посчитал для себя зазорным стрелять по сидящей птице: «У нас, в западном Девоншире, приличные охотники бьют птицу, даже мелкую, исключительно влет!» И пугнул птичек, выпалив не целясь, да не холостым (а от него, как известно, шуму еще побольше, чем от боевого выстрела), а пулей. И пуля ранила патагонца, идущего навстречу англичанам с протянутым вперед незаряженным луком. Человек показывал свои добрые намерения, дружить хотел — а белые люди за это в нем дырку сделали!

Разгневанный Дрейк приказал: охоту прекратить и всем вернуться на корабль! Может, больше повезет на следующий раз?

В следующий раз, отойдя едва на полмили от стоянки, англичане встретили двух молодых патагонцев. Парни по шесть с половиной футов росту, с огромными, судя по обувкам из шкур, ногами, были настроены весело. У них были луки и стрелы, и у англичан — тоже. Началось что-то вроде состязаний в стрельбе — и оказалось, что стрела из большого, «йоменского» западно-английского лука пролетает почти вдвое дальше, чем из патагонского. Туземцы восхитились. Тогда Дрейк предложил — более знаками, чем словами, — для окончательной проверки пустить из английского лука туземную стрелу, а из их лука — английскую стрелу. Стрельнули — все равно английский лук превосходство имеет, хотя и не столь резкое, как в первый раз. Дружба наконец начала вроде налаживаться.

Но тут с холма сбежали два старика-туземца, очень сердитых, — и начали всячески ругать молодых, размахивая руками и сыпля словами. Молодые показали на стариков (за их спинами) и развели руками: мол, что тут поделаешь! И понуро удалились.

— Нет, Тэдди, — сказал огорченный адмирал нашему герою, — это место нехорошее. Тут и великий Магеллан кровь пролил, и мы. И с туземцами постоянно какая-то чепуха выходит. Надо отсюда уходить скорее.

— Но зима еще не кончилась!

— Все равно. Выйдем пораньше — если успеем собраться, то уже числа пятнадцатого. А зиму закончим % в другом месте. Да, так будет лучше!

Пройдя от бухты Святого Юлиана на юг шестьдесят миль, англичане решили (то есть Дрейк решил, а все остальные исполнили!) войти в залив устья реки Святого Креста (Санта-Крус по-испански), где простоять неделю-две, с тем, чтобы в высокие широты входить уж по весне…

Река были шириною ярдов в триста, ну четыреста. Вода в ней — ледяная, издали прекрасного голубого цвета, но вблизи с каким-то молочным отливом. Дно, как и вся местность вокруг широкого устья, покрыто мелкозернистой темно-красной галькой (которая часто покрыта слоем красной же глины). Горы синели на горизонте гораздо отчетливее, чем это было в заливе Святого Юлиана. Скорость течения была миль шесть в час — чтобы поспевать вровень с брошенной веткой, надо было не идти, а бежать…

— Вот это да! Против такой стремнины на веслах не выгребешь. Да и под парусом… Если ветер попутный, потащит, а ветер сменился — и, пока парус спускаешь, снесет вниз ровно до того места, где парус поднял. Посему остается одно: тащить лодки бечевой. Свяжем все три гуськом, нагрузим — и вперед по бережку! Ну, кто смелый?

Федор вызвался первым. Потому что ему нравился старик Муни, несокрушимый и каменно спокойный в схватке и до смешного (а он нисколько не боялся быть смешным — и в минуты всеобщего уныния мог нарочно подставить себя, чтобы поднять дух) забиячливый и азартный в споре. Он надеялся, что в команде Муни само пройдет то мрачное настроение, в коем он пребывал уже месяц, как только увидел чернеющую виселицу на островке.

И вот — Санта-Крус. Река, берега которой видели пока не более белых людей, нежели залив Святого Юлиана — казненных белых людей. Не было на этих берегах ни мятежей, ни казней, ни хотя бы заговоров. Тишина, безлюдье, покой, мир… Ну, теперь пришли мы, белые, и принесли все это с собой! На миг Федору стало даже смешно: ни заговоров, ни мятежей, ни казней — пока не пришла милосердная религия всепрощения и непротивления злу…

…В первые часы англичанам местность, по которой они шли, показалась бесплодной пустыней. Землею, наказанною за что-то Господом! Но уже с обеда (приготовив все с вечера, вышли утром) путешественники-пираты вступили внутрь южной Патагонии — страны, белым людям мало известной даже понаслышке. Ведь из сотни европейцев девяносто девять о ее существовании даже не подозревали…

Воды реки стали постепенно прозрачными и чистыми. Иногда плескалась рыба. Неровное дно реки здесь (и, очевидно, выше так же) было сложено из твердых пород и не размывалось, оттого и муть исчезла. Было холодновато — зато никаких насекомых, столь досаждавших в бухте Святого Юлиана. Река текла в широкой, миль До пяти, долине, местами расширяясь до десятка миль. Эта долина с обеих сторон ограничивалась удивительно крутыми и ровными, точно ножом отрезанными, склонами. Ближе к урезу воды встречались прямо-таки отполированные места!