Наново форт построили ближе к берегу, прорубив от него к самому берегу широкую просеку, — чтобы при нужде быстро отступить на пинассы. На двадцать пять ярдов вокруг восстанавливаемого форта растительность вырубили полностью, чтобы никакой лазутчик не мог подобраться незамеченным…

Форт еще строился, когда в гавань вошло судно, да еще и знакомое половине экипажей Дрейка. Это был «Сент-Огастин» арматора Эдварда Хореи из Плимута, чьи суда стояли у Мотыжной набережной Плимута, что левее Хоукинзовской. Командовал судном Джеймс Ренс. Из тридцати человек экипажа четверо прежде плавали с Дрейком, в том числе канонир Грэйщес — в прошлый рейс на «Лебеде». Он-то и рассказал о Фазаньем порте, а теперь вот и показал его.

— Не больно-то приятный тип — этот Ренс, — сказал Дрейк, узнав о том, кто командует «Сент-Огастином». Ну да ладно. И его люди нам пригодятся…

— А если он не захочет нападать на город? Если он просто мирный торговец? — сказал Джон Дрейк.

Но старший брат отмахнулся:

— Не смеши меня, Джон. Ежели он — мирный торговец, за каким дьяволом ему понадобилась укромная гавань? Чтобы предоставить испанцам дополнительные доводы в пользу запрещения его торговли: мол, якшается с пиратами, подозрительный тип?

Так и оказалось. «Мирный торговец» волок за собою два захваченных испанских судна, и Фазаний порт ему требовался как тихое местечко, где можно будет спокойно и не торопясь освободить испанцев от груза, досконально обыскать оба судна, и встреча ни с соотечественниками, ни с кем бы то ни было вовсе не входила в его планы. Но раз уж судьба свела с Дрейком тут — он не долго колебался и присоединился к землякам.

Неделю шли тщательные приготовления. Том Муни с ребятами, восстановив форт, занялся сборкой пинасе. Наконец, 20 июля эскадра вышла в море. Плыли вдоль побережья в сторону Номбре-де-Дьоса. На третий день наткнулись на группу из трех островов, поросших не лиственным лесом, а соснами. Дрейк так и назвал их: «Пинос» — Сосновые. Там стояли два каботажных судна из Номбре-де-Дьоса, оба с командами, целиком состоящими из чернокожих невольников. Их команды заготавливали дрова для города.

Они сообщили Дрейку очень важную новость: население и власти Номбре-де-Дьоса чрезвычайно встревожены. Алькальд города дон Диего Кальдерон послал к губернатору Панамы просьбу о подкреплении.

— Не потому ли, что он узнал о моем появлении? — весело спросил Дрейк.

— Ну что вы, сударь. Дело много, много хуже, — дружелюбно ответили негры, польщенные тем, что белый капитан разговаривает с ними уважительно и серьезно, не как с детьми.

— Гм! Что ж может быть хуже, и даже много хуже, чем мое появление? — спросил Дрейк.

— Мароны напали на город! — ответили негры.

— Мароны? Так…

Конечно, это было крайне (для испанцев) опасно. Сколько людей в подчинении у их «короля», никто не знал точно. Но за два года до появления Дрейка на перешейке его преосвященство епископ Панамы писал королю Филиппу Второму, что из тысячи захваченных в Гвинее чернокожих живыми сюда доставляют в лучшем случае пятьсот, в худшем — двести пятьдесят. И в любом случае триста из тысячи живых убегают тут же к симаррунам. За десятки лет работорговли число симаррунов возросло настолько, что они начали всерьез угрожать городам и даже гарнизонам.

Негры рассказали Дрейку, что шесть недель тому назад симарруны внезапно напали на Номбре-де-Дьос, отбить эту атаку удалось, но с большой кровью с обеих сторон. А накануне захватили на окраине города тринадцать негритянок, стиравших белье в речке. Можно сказать, прямо в городе!

Дрейку этот рассказ доставил немалое удовольствие. Он не стал задерживать негров, предоставив им дальше пилить дрова. Ибо не сомневался, что окажется в Номбре-де-Дьосе раньше их. Корабли Дрейк оставил на попечении Ренса, а сам с семьюдесятью матросами (пятьдесят пять своих и пятнадцать людей Ренса) на четырех пинассах (три собранных Муни и одна — Ренсова) поплыл к Номбре-де-Дьосу. 28 июля добрались до острова в семидесяти милях от Сосновых. Рано утром он причалил, высадил людей, раздал оружие и произнес краткую энергичную речь. Он сказал:

— Мы обречены на бессомненный успех. Город почти не защищен, нас никто не ожидает. Наши люди — вы это получше меня знаете — отчаянные храбрецы. Сокровища будут нашими!

Дав людям, по своему обычаю, отдохнуть день, ввечеру он двинулся к городу. Когда до порта осталось шесть миль, пинассы спрятались в тени утеса и дождались полной темноты. Дальше пошли как можно ближе к берегу, чтобы не наткнуться на дозорных городской стражи, стараясь производить как можно меньше шума. Вошли в гавань, встали на якорь — и… И Дрейк дал команду всем отдыхать. Но уж какой тут отдых? Спутники Дрейка были очень молодые люди. Наш Федька-зуек среди них почитался почти что ветераном… Нервы у всех были напряжены. К тому же полная тьма южной ночи во вражьем порту…

Почувствовав, что напряженное бездействие угнетает и выматывает его людей настолько, что к утру они будут уже совершенно обессилены, Дрейк воспользовался тем, что над горизонтом всплыла большая оранжевая луна. Дрейк воскликнул:

— Солнце восходит! Время пришло. Вперед!

Но надо же! Именно в этот час в гавань Номбре-де-Дьос вошло испанское торговое судно. Увидя четыре пинассы, скользящие к берегу, его капитан что-то заподозрил — и, на всякий случай, спустил ялик с гонцом, чтобы или предупредил городскую стражу, или разузнал у нее, что происходит, если это не нападение? Дрейк, заметив это, перехватил лодку, отрезав ей двумя пинассами как путь к берегу, так и путь назад, к своему кораблю. Четвертая пинасса в это время уже подходила к берегу, а матросы с третьей уже успели захватить шестипушечную батарею, которую охранял всего один солдат. К несчастью, он успел убежать. Вскоре в городе ударили в набат и загрохотали барабаны, поднимая гарнизон. Преимущество внезапности было наполовину утрачено.

Оставив дюжину людей у пинасе, Дрейк повел остальных на вершину холма, господствующего над восточной частью города. Там, по словам симаррунов, составлявших план города, должна была быть батарея двадцатичетырехфунтовых полупушек. Достигли вершины и увидели, что пушек нет. Площадка для орудий есть, лафеты стоят, а самих орудий нет. А ведь они в две тонны каждое!

— Как-то странно они тут готовились к обороне, а, малец? — озабоченно сказал Дрейк. Было понятно, чем озабочен капитан: если стволы есть, где-то ж они установлены, на что-то нацелены. И неожиданно попасть под их залп было бы очень нежелательно и опасно. Но вот где эти стволы?

— Труднее всего умному догадаться, о чем мыслит дурак и каков ход его мыслей. Ждут нападения симаррунов — и убирают орудия с господствующей над целой половиною города высоты. Куда? Зачем? Идиотизм! Таких «защитников» у нас в Англии запирают в Желтый дом! — раздраженно бубнил Дрейк, не ожидая ни от кого ответа. Федор уже знал: когда капитан крайне зол, он иногда думает вслух таким вот образом, ставя неведомо кому вопросы, не имеющие осмысленного ответа…

— Ладно, раз так… Джоны! Дрейк и Оксенхэм! Берите с собой четверть людей — и марш атаковать казначейство! Помните, где оно находится?

— Помним! — кратко сказал брат капитана. Дрейк всем показывал этот чудной симаррунский план дважды, каждый из офицеров имел возможность держать план в своих руках сутки (не считая времени вахт), делать при желании выкопировки и тому подобное.

— Вот и хорошо! — стараясь выглядеть уверенным в себе и своем нынешнем деле, сказал Фрэнсис. Он принял решение, с точки зрения военной науки, попросту безумное. Раз уж внезапность утеряна — штурмовать город в лоб.

Федор поглядел на своего любимого капитана, прикинул: это ж он останется с сорока людьми! На что можно рассчитывать во вражеском городе с сорока людьми, а? Вот-вот, о том Федор и подумал, о чем и вы, читатель: любой английский капитан или адмирал при таком раскладе приказал бы трубить отбой. Но Фрэнсис Дрейк тем и был велик, что в безвыходных ситуациях в его хитроумном мозгу включался дремлющий в обычных ситуациях — у него — и напрочь отсутствующий у обыкновенных добропорядочных англичан механизм. И он вдруг начинал, слушаясь этого непостижимого для англичан и неожиданного аж до полного остолбенения для противника, незримого механизма, совершать поступки, загадочные, пожалуй даже, и для него самого позднее, в обычном состоянии. Так он не раз приходил к удаче. Так и сейчас. Дрейк не стал трубить отбой. Он попер на «Авось!»