— Она потребовала, чтобы я не показывался ей на глаза, — в свою очередь выкрикнул Бретт. — Каждый раз, когда я пытаюсь доставить ей удовольствие, она оборачивает это против меня. Более неблагодарной маленькой негодницы… — Он заговорил спокойнее: — Я держался подальше из-за ее здоровья, а не потому, что мне безразлично. Как только мы оказываемся вместе — сразу начинаем ругаться. Почему она плачет?
— Потому что вы о ней забыли, — тихо проговорила Марси.
Он нахмурился:
— Это глупо. Она сама сказала мне оставить ее в покое.
— О Бретт, вы ничего не понимаете. Иногда женщина говорит одно, а имеет в виду совсем другое, особенно если она так горда, как Сторм.
Бретт уставился на нее, словно пытаясь уяснить нечто совершенно чуждое и недоступное пониманию:
— Вы действительно считаете, что она плачет из-за меня?
— Я знаю это наверняка.
Бретт задумчиво провел рукой по волосам. От этой мысли у него екнуло сердце. Последние несколько дней были для него сущим адом. Он держался подальше не потому, что она приказала это в приступе ярости, а потому, что опасался, как бы ей не стало хуже из-за их ссор. Но он по нескольку раз в день спрашивал у Питера и Бетси, все ли у нее в порядке и не надо ли ей чего-нибудь. Ночью, когда она засыпала, он заходил тайком взглянуть на нее, и это почему-то его успокаивало, словно без этого он мог проснуться и обнаружить, что Сторм в его жизни была всего лишь сном. Он посмотрел на Марси, уже не сердясь на нее, и торопливо вышел из комнаты.
В зале Сторм не было. Он легонько постучал в дверь ее спальни:
— Сторм! Это я, Бретт.
Ответа не последовало. Он распахнул дверь: Сторм совершенно неподвижно стояла у камина, но при его появлении повернула голову, словно вспугнутая лань. На ней было голубое шелковое платье скромного покроя, отделанное по вороту и у запястий кремовыми кружевами. Волосы были распущены и только прихвачены лентой в цвет платья. Она с опаской посмотрела на него. Бретт сумел изобразить улыбку, но его сердце бешено колотилось. Его охватило неодолимое желание заключить ее в объятия и просто держать. Никогда прежде ему не хотелось просто обнимать женщину. Он тихо прикрыл за собой дверь. С минуту оба молчали, просто разглядывая друг друга.
— Вы хорошо выглядите, — ласково произнес он и улыбнулся. — Это, конечно, преуменьшение. Вы потрясающи, как всегда.
К его удивлению, у нее задрожали губы и она отвела взгляд, глядя в огонь. Ее глаза подозрительно заблестели. Он шагнул к ней. Она снова так же испуганно взглянула на него и попятилась. Теперь она стояла у окна, он — у камина.
— В чем дело? — спросил он все тем же нежным голосом, таким чуждым его слуху.
— Что вам надо?
Он почувствовал, что она произнесла эти слова нарочита грубо. От этой мысли в нем вспыхнула искорка гнева, но он загасил ее.
— Марси сказала, что вы плакали.
— Предательница, — сказала она, сжимая кулаки.
— Скажите мне почему.
Она смотрела на него блестящими от волнения глазами.
— Отпустите меня домой сейчас же, Бретт. Я ужасно, просто ужасно скучаю по своей семье.
Он словно со стороны услышал свои слова:
— Я не могу.
— Я не позволю Полу разорить вас, я обещаю! Он поморщился:
— Дело не в этом.
— Пожалуйста!
Он шагнул к ней, и она еще отступила, опираясь на подоконник. Ее грудь бурно вздымалась — от страха, от волнения? Он остановился в нескольких дюймах от нее, настолько близко, что ощутил жар ее тела, и смотрел ей прямо в глаза, не давая отвести взгляд.
— Я не хочу аннулировать наш брак, — сказал он.
— Что?
Он поднял руку и приложил ладонь к ее щеке.
— Я не хочу аннулировать наш брак, — сипло повторил он. Другая ладонь коснулась второй щеки, и все в нем пело, пока он держал ее лицо в своих ладонях.
— Бретт… — Это был шепот, но испуганный или нет? Взгляд огромных сапфировых глаз дрогнул.
Они стояли так близко друг от друга. Ее полные губы цвета спелой вишни подрагивали. Он сам задрожал, начиная чувствовать силу своего всепоглощающего желания.
— Меня околдовали, — сказал он и приник к ее губам.
Она не шевельнулась. Он поцеловал ее очень мягко, очень нежно, с теплой, настойчивой лаской. Его язык снова и снова поглаживал ее полную нижнюю губу. По ее телу прошла дрожь. Он скользнул языком внутрь, легонько касаясь зубов, десен, внутренней поверхности щек. Он крепче сжал ее лицо в ладонях, продвигаясь все глубже и глубже. Когда се язык робко приподнялся, встречая его язык, он весь содрогнулся от желания. Невероятным усилием коли он чуть отодвинулся от нее, все еще не выпуская из ладоней ее лица. Глаза ее были закрыты, темные ресницы, длинные, с заостренными кончиками, веером лежали на золотистой коже. Чуть припухшие губы были приоткрыты, как будто в ожидании поцелуя. Ноздри безукоризненной формы носа чуть раздулись. Он никогда не встречал такого удивительного совершенства в женщине. Она открыла глаза.
Он улыбнулся, от уголков глаз разбежались морщинки.
— Мне не следует волновать вас, ma chere.
Она напряженно вглядывалась в него, отчего его желание разгоралось все сильнее. Боже, как он хотел ее, сейчас, прямо сейчас. Он отпустил ее.
— Молчите, молчите, — сказал он, боясь, что она может испортить это мгновение. Он снова улыбнулся, потом повернулся и вышел.
Она замерла, пораженная не столько его словами, сколько реакцией своего тела на его поцелуи, — ощущением покалывания в губах, восхитительно-жгучими токами, пронизавшими всю ее до самого лона. Постепенно пришло понимание. Все еще стоя у окна, она вдруг осознала смысл сказанного им. «Я не хочу аннулировать наш брак».
Все в ней застыло. Он не хочет аннулировать брак, а она не в счет! Это было так характерно, так чертовски характерно для Бретта; он один принял решение, которое касалось их обоих, которое определит всю их будущую жизнь. Как он смел!
И почему в каком-то уголке ее разума затаилось радостное предвкушение? Она отмахнулась от этого непрошеного чувства, и оно исчезло, вытесненное злостью на произвол, с которым он все решал за нее. Отправил ли он родителям это проклятое письмо? Ей почему-то казалось, что нет.
Сторм расхаживала из угла в угол, все больше разжигая в себе ярость в ожидании момента, когда он поднимется наверх, чтобы лечь спать. Она не могла себе представить, как сможет провести остаток жизни с Бреттом. Почему он передумал? Минутная прихоть? Потом ей на ум неожиданно пришла еще одна мысль. Если он не собирается аннулировать брак, значит, этот поцелуй — только предвестник всего остального, предвестник совершения брака. От этой мысли у нее перехватило дыхание, и ее сердце на мгновение замерло. Она заново ощутила прикосновение его ладоней, прикосновение его губ к своей груди… Какая же я бесстыдница, подумала она.
Она слышала, что отец до женитьбы на ее матери был изрядным повесой. И Ник такой же. Похоже, это наследственное, думала она, но ведь женщине неприлично быть такой распутной. Ей отчаянно захотелось снова стать прежней Сторм, той, что подбила глаз Ленни Уиллису, когда тот осмелился поцеловать ее, той, чье тело целиком и полностью принадлежало ей самой. Она не желала оставаться этой незнакомкой в нелепых нарядах, замужем за незнакомцем, которого она презирала… и к которому вожделела.
Погруженная в свои мысли, она сразу поняла, что Бретт уже вернулся к себе. Набрав для храбрости полную грудь воздуха, она открыла соединявшую спальни дверь и вошла в его комнату. Он стоял около кровати, уже без рубашки. Услышав ее, он вздернул голову и повернулся. В его глазах вспыхнуло пламя. У Сторм мгновенно вылетело из головы все, что она хотела сказать, и она молча уставилась на него.
У него были широкие плечи и мускулистая грудь, густо заросшая темными волосами. В нем не было и унции жира. Темные курчавые волосы спускались сужающимся треугольником, исчезая за поясом брюк. Ей доводилось и раньше видеть мужчин без рубашки, и даже обнаженных, к примеру Рейза и Ника, когда они были мальчишками. Никогда это зрелище так на нее не действовало, совершенно лишая разума, заставляя сам окружающий воздух трещать и, сыпать искрами.