Она оставила вороного пастись около дубовой рощицы и, взяв винтовку, углубилась в заросли. Ей повезло, потому что было еще не совсем темно, и, обшарив глазами землю, она заметила в траве олений помет. Она прошла дальше в гущу деревьев, не обращая внимания на взбежавшую по стволу белку: она не собиралась довольствоваться белкой на ужин. Передвигаясь совершенно беззвучно, она раздвинула собой ветки, шагнула вперед и замерла.

Прямо перед ней неподвижно, насторожив уши, сидел заяц. Сторм медленно подняла ружье и прицелилась. Когда она взвела курок, заяц большими скачками бросился прочь, но было уже поздно. Первым же выстрелом она попала ему точно между ушей — оставалось только подобрать добычу.

Она освежевала зайца тут же, на месте, — отрезала ему голову, потом сделала один точный надрез и стянула всю шкуру целиком. Затем она вернулась к тому месту, где решила устроить стоянку, и отложила зайца, чтобы разжечь небольшой костер. Через несколько минут мясо уже жарилось на вертеле, а когда стемнело, она поужинала горячей и очень вкусной жареной зайчатиной.

Это утихомирило ее муки голода, в отличие от прочих мук, не отпускавших ее весь день.

Никогда в жизни она не испытывала такого унижения.

Сторм выросла в надежной атмосфере любви. Ее мать всегда была рядом, строгая, но никогда не дававшая повода сомневаться в своей преданности. Отец откровенно обожал Сторм, и она чувствовала себя в полной безопасности, зная, что осмелься кто-нибудь когда-нибудь оскорбить ее, то если она сама не сумеет поставить грубияна на место, это сделают ее братья — обычно кулаками. Время от времени ее наказывали — за какие-то проступки, за озорные выходки или пренебрежение своими обязанностями, обычно не делая скидок на то, что она девочка. Ее никогда не били родители, хотя в детстве она несчетное число раз дралась с соседским мальчишкой.

Сторм привыкла к любви и уважению.

Но Бретт не любит ее. Он ловелас, и она для него просто очередная победа. Он желал ее, это она понимала, но этим его чувства и ограничивались. Сторм тошнило от мысли, что его угрозами заставили жениться на ней. А теперь он так легко и умело соблазнил ее, проявляя полное безразличие к ее собственным желаниям. И она отозвалась на его изощренные прикосновения, еще как отозвалась! Мысль, что одним прикосновением он сумел обратить ее в похотливое животное, смог заставить делать то, что ему хотелось, мысль, что она тоже желала его, наполняла ее стыдом и яростью.

Первый раз в жизни она поняла, что это значит — быть совершенно беспомощной.

Она оказалась бессильной защититься от Бретта, оказалась бессильной перед лицом собственной страсти. И этого она боялась больше всего. Она не могла отдаваться, просто позволяя пользоваться своим телом без любви.

Но в ее ушах все звучал хриплый, полный раскаяния голос Бретта: «Сторм, Боже, прости меня».

Прости меня… прости меня.

— Уходи, — сказала она в ночь. — Неужели ты даже теперь не можешь оставить меня в покое? — На глаза набежали слезы. Она ощущала на своих волосах его успокаивающую, утешающую ладонь. Так гладил ее по волосам отец, когда она маленькой девочкой плакала из-за какого-нибудь пустяка.

Она доберется до дома — или умрет по дороге. Домой, в объятия отца и матери… Если бы только она уже была с ними!

Сторм развернула постельный сверток и забралась под одеяла. Она смотрела на звезды, желая забыть голос Бретта, его раскаяние. И еще ей хотелось начисто позабыть обуявшее их обоих вожделение, выпихнуть из памяти ощущение его тела в своем, проникавшего все глубже и глубже, ощущение его ладоней на ягодицах, сжимающих ее ягодицы… Она не могла понять, что с ней творится. Даже теперь от воспоминания о его ласках у нее все сжалось внутри. Она закрыла глаза, стараясь уснуть, и сон наконец пришел.

Что-то разбудило ее. Демон фыркал и бил копытами. Окончательно проснувшаяся, Сторм не открывала глаз, напряженно вслушиваясь в темноту. Еще одна лошадь… Она пожалела, что Бретт отобрал у нее кольт. Ее рука обхватила приклад лежавшей под одеялом винтовки, палец прижался к курку. Она лежала совершенно неподвижно.

Потом она почувствовала, что кто-то тянет из ее рук винтовку, ухватилась крепче за нее и широко раскрыла глаза, заслышав голос Бретта:

— Даже не знаю, вопить ли мне от радости или устроить дикий скандал!

Она села, все еще пытаясь удержать винтовку, но без толку, потому что ей нечего было и пробовать мериться силой с Брехтом. Он отобрал винтовку и отшвырнул подальше, потом схватил ее.

Она просто не могла в это поверить. Не могла поверить, что он нашел ее. Как ему удалось ее догнать? В следующее мгновение когда она бросила испуганный, обескураженный взгляд через его плечо, то увидела, что у него две лошади: неоседланный серый привязан к гнедой. Она резко повернулась к нему. Ей показалось, что его глаза полны бесконечного облегчения, но она не была в этом уверена.

— С вами вес в порядке? — спросил он, встряхивая ее за плечи.

— Да, — огрызнулась она, вырываясь, но только потому, что он отпустил ее.

Тогда он встал и принялся разглядывать ее, положив ладони на бедра. Сторм потребовалось собрать всю свою смелость, чтобы не отвести глаза. Нет, она ошиблась, в его взгляде не было успокоения — в нем сквозила мрачная настойчивость.

— Выслушайте меня очень внимательно, Сторм, — произнес он.

Что-то в его тоне заставило ее сидеть совершенно неподвижно, напряженно вслушиваясь в его слова.

— Если бы мне пришлось скакать до самого Техаса, чтобы найти вас, я бы это сделал. Вам это понятно?

Ей не было понятно, с какой стати он беспокоился.

— Доберись я до дома, вы уже не посмели бы и пальцем меня тронуть, вы, свинья с голубой кровью!

Гримаса гнева исказила его лицо. Он сжал кулаки, потом разжал и присел перед ней на корточки. Его лицо было всего в нескольких дюймах от ее лица.

— Мне следовало бы выпороть вас за то, что вы сбежали. Это мое право.

— Только попробуйте, — сказала она, вздернув подбородок и ужасно боясь, что в любой момент может разреветься.

— Будьте вы прокляты, — негромко сказал он. Его ладонь, такая большая и сильная, легла на ее щеку. — Не плачьте, я это так сказал, — добавил он еще тише.

Она отбросила его руку:

— После той ночи меня бы ничто не удивило.

Он сам поражался своей выдержке и спокойствию.

— Что, собственно, вы этим хотите сказать?

— А то, что вы аморальны, совершенно аморальны. Вам плевать на всех, кроме вас самого. Зная, что я хочу аннулировать брак, вы нисколько не посчитались с моими чувствами. Нисколько, лишь бы заполучить то, чего вам хотелось.

Он все еще сдерживал гнев.

— А, та самая ночь. Как только я мог подумать, что мы не станем ее обсуждать! Позвольте вам кое о чем напомнить, Сторм. Вы хотели меня так же сильно, как и я вас, с момента нашего знакомства.

— Нет! — горячо возразила она и с отчаянием поняла, что лжет. Даже сейчас от его присутствия ее сердце отчаянно колотилось.

Он мрачно разглядывал ее.

— Мне бы следовало вас хорошенько отлупить. Вы могли погибнуть, чертова дурочка! Или вас могли изнасиловать, и неоднократно, и, можете мне поверить, это было бы совсем не похоже на то, что произошло между нами. Если вы только попробуете сбежать еще раз…

— Еще как попробую, — прервала она, — можете не сомневаться!

— Не испытывайте мое терпение, — предупредил он и резко толкнул ее обратно на одеяло. — Уже почти полночь. Мы отправимся на рассвете. — Он встал, подобрал ее винтовку и пошел к своим лошадям, чтобы разнуздать гнедого.

Рука Сторм непроизвольно скользнула к ножу. Осмелится ли она? Сможет ли застать его врасплох? Она заметила деррингер за поясом его бриджей. Он положил ее винтовку, а его собственная все еще была в привязанном к седлу чехле. Она прикусила губу. Разум подсказывал ей — теперь или никогда. Домой, подумала она.

Она была уверена, что он не способен ее избить.