— Зверь блокирует некромантию. Как только я поддаюсь полностью одному голоду, остальные исчезают.

— Ты в этом на сто процентов уверена? — спросил он.

Ответ «да» застрял у меня в горле. Я засомневалась.

Ответил Мика, гладя меня по руке:

— Нет.

Это был честный, ответ, но…

— Так что мы будем делать?

— С тобой постоянно должен быть хотя бы один оборотень, достаточно сильный, чтобы справиться в чрезвычайных обстоятельствах.

— Как именно справиться? — уточнила я.

— Не дать тебе никого слишком порвать.

— И кто в списке сильных?

— Я, Клодия, Фредо, Лизандро, Сократ, Бронтес, Бобби Ли, Микки, Иксион. Среди крысолюдов много бывших военных и наемников. Однако некоторые лучше умеют убивать, чем минимизировать повреждения. — Он пожал плечами. — Списком распоряжаются Клодия и Бобби Ли, но я знаю, например, что тебя не оставят снова в обществе всего лишь Грэхема и Клея. Может, с кем-то из них, но тогда в паре с кем-нибудь опытным.

— Опытным в чем?

— Отставным военным, наемником или бывшим полицейским. Рафаэль набирает своих из крутых мест.

— А Нарцисс — нет?

Римус снова пожал плечами:

— Теперь — да. Он почти три сотни своих потерял, когда его захватил Химера. Их просто перебили. У Нарцисса было много здоровых ребят и спортсменов, но настоящих бойцов мало. И одна из причин, что гиенолаков завоевали такими малыми силами, — это то, что они реально ничего собой не представляли. Нарцисс тогда убедился, что увлечение боевыми искусствами настоящего бойца не сделает. Тут не олимпийские игры, любителям делать нечего.

— А ты не любитель, — сказал Жан-Клод тем же безразличным вежливым голосом.

— Никак нет, сэр, — ответил Римус.

Я на несколько минут вернулась в ванную, а когда вышла, оказалось, что Жан-Клод уже не единственный в спальне вампир — у кровати стояла Элинор. Она была одета в белую ночную рубашку с высоким кружевным воротником и кремовый халат, и все это на ней выглядело изящно и совсем не как спальный наряд. Длинные светлые волосы белокурой волной струились вокруг тела, как второй халат, такие они были длинные. Просто видение в пастельных бледных тонах. Она посмотрела на меня — глаза были ледяные, светло-голубые, не тот это был оттенок синего для такого нежного лица. Овал лица почти совершенный, тонкий и будто неземной, как если бы ее вырезали из чистого белого камня и вдохнули в нее жизнь. Если над этой красотой не работать, она смотрелась холодной. Если бы глаза были чуть поярче, думаю, тогда было бы теплее. Глаза выдавали ложь ее облика. Они были серьезные, осторожные, внимательные. Под одеждой скрывались округлые, мягкие изгибы тела. Поднятие тяжестей казалось Элинор ненужным занятием, совершенно неженственным, но тело у нее было так же прекрасно и желанно, как и лицо, пусть даже слишком округлое на мой вкус. Белокурая северная красавица, какой я мечтала быть в детстве. Так мечтала быть похожей на моего белокурого, синеглазого отца и его новых родственников.

Я попыталась ее возненавидеть, просто из принципа, но не получилось — почему? За этой дамской внешностью скрывался характер крутой, честный и твердый, как ящик гвоздей. Только она это куда лучше моего скрывала. Так что мы поладили. Кроме того, все вампиры-мужчины были красивее меня, так почему не может быть красивее меня вампир-женщина?

— Элинор, — спросила я, — какого черта ты… — я посмотрела на часы, — какого черта ты проснулась в первой половине дня?

— Вот об этом я и спрашиваю Жан-Клода, — ответила она шелковым голосом, вполне подходящим к кружевам и кремовому атласу.

Жан-Клод глянул на меня, сидя на краю кровати. Одет он был в свой расшитый халат с мехом. Они казались двумя сторонами одной мечты: она такая белая, он такой черный.

— Все наши набрали силы за эту ночь от наших действий, ma petite. — Он показал на Элинор. — Вот тебе доказательство, сколько они ее получили.

Я обошла кровать, направляясь к ним.

— Ты никогда так рано не просыпалась с тех пор, как стала вампиром?

Она кивнула.

— И как ощущение?

Она восприняла вопрос серьезно, наморщила красивое личико, сосредоточилась. Никогда не могла понять, действительно ли у нее столько симпатичных ужимок, или она так долго веками использовала их как камуфляж, что теперь не может избавиться. Как бы там ни было, а всегда она вела себя так, что при взгляде на нее думалось: «дитя», «куколка», «симпатюшка». Пока она не решала, что не надо быть милой, — тогда она становилась по-настоящему страшной. Интересно, сколько врагов были обмануты этой пуховой мягкостью и напоролись на стальной кинжал внутри. Можно было бы попытаться выяснить, но это не в моей натуре.

— Отлично, — ответила она наконец.

— Ты еще голодна? — спросила я.

— А ты не видишь? — спросила она, глядя на меня голубыми глазами.

— Ты всегда мне кажешься несколько эфирной, так что — да. С тобой не всегда вижу.

Она едва заметно улыбнулась.

— Это комплимент, если Истребительница не может понять, голодна я или сыта.

— Ты не ощущаешь жажды? — спросил Жан-Клод.

Она снова задумалась, с той же симпатичной ужимкой:

— Нет. Я могла бы сейчас напитаться, но необходимости не чувствую.

Я ощутила исходящий от Жан-Клода всплеск торжества. Торжества, но сразу за ним — страха. И он снова закрыл течь в щитах.

— Почему торжество и почему страх? — спросила я.

— Жан-Клод как следует напитал этой ночью ardeur, и теперь он меня поддерживает. Это, знаешь, впечатляет, — сказала Элинор.

— Ну, это я понимаю, но… — Я попыталась сформулировать вопрос: — Чем вы оба так довольны?

— Если бы мы хотели путешествовать группой по странам, где мы вне закона, кормиться должен был бы только один из нас. Это значит, что Жан-Клод мог бы взять с собой достаточно большую группу своих вампиров на чужую территорию, почти не оставляя за собой следов. И уж точно мы могли бы спрятаться от людских властей.

— Но мы не собираемся вторгаться ни на чью территорию.

— Нет, — согласился Жан-Клод, — но всегда приятно иметь больше возможностей, ma petite.

— А где твой любимый? Твой рыцарь?

— Он не проснулся со мной.

Едва заметный намек на грусть прозвучал в ее ответе.

— Так что только ты приобрела…

В дверь постучали.

— Да, Римус! — отозвался Жан-Клод.

Римус вошел и закрыл за собой дверь:

— Там Реквием.

— Реквием, — сказала Элинор. — Интересно.

— Впусти его, — велел Жан-Клод.

Секунду он выдерживал взгляд Жан-Клода, потом опустил глаза и сказал:

— Ладно, но если еще кто-нибудь появится так рано, я буду настаивать, чтобы вы впустили в комнату двух охранников. Так что если вам нужно обсудить секреты, обсуждайте быстрее.

— Ты действительно думаешь, что сегодня столько вампиров так рано проснется? — спросила я.

— Да, я так думаю.

— Вопрос о присутствии охраны мы будем обсуждать, когда кто-нибудь еще придет. Впусти Реквиема, Римус, — сказал Жан-Клод.

Римус поджал губы — ему это не понравилось.

— У меня тут противоречие в приказах. Клодия велела вас одних не оставлять. Вы говорите, чтобы меня здесь не было. Командная цепочка не складывается.

— Слишком много генералов, — сказала я.

Он глянул на меня быстро и прямо:

— Да.

— Извини, Римус, — сказал Жан-Клод, — но появление Элинор изменило ситуацию.

— Хорошо, но Реквием — последний, или я звоню Клодии и говорю, что не могу вас охранять, поскольку вы не даете.

— Как ты сочтешь нужным, Римус.

Он еще раз сердито оглядел комнату, потом открыл дверь. Через секунду в нее вплыл Реквием. На нем был его черный плащ с капюшоном, развевающийся вдоль тела, так что видна была от него только ван-дейковская бородка, обрамляющая губы.

— Сильно ли тебе досталось, mon ami? — спросил Жан-Клод.

Он движением плеч, без рук, сбросил капюшон, как отбрасывают назад волосы. Правая сторона лица была покрыта багровыми кровоподтеками. Глаз с этой стороны почти закрылся, лишь мелькала полосочка той синевы, что когда-то заставила Белль Морт пытаться выкупить Реквиема у его первого мастера. Белль подбирала тогда себе спектр голубоглазых мужчин: у Ашера самый светлый оттенок, у Жан-Клода — самый темный, у Реквиема — самый яркий. Мастер его отказался, и им пришлось бежать из Франции.