Омицу окунулась в озерцо без боязни, предварительно не пощупав воду ногой. А чего ее щупать, когда и так понятно, что холоднющая, когда и так понятно, что обожжет. Но лесным жителям, думается, не привыкать — теплой водой они если и моются, то по великим праздникам.

Омицу купалась недолго. Окунулась с головой два раза и пулей выскочила из воды. Наклонилась, взяла лежащую поверх груды одежды меховую безрукавку, протянула Артему:

— Помоги мне растереться.

Артем не мог отказать женщине в подобной малости. Он обмотал руку меховой безрукавкой и заработал со всем прилежанием, потому что уж никак не желал, чтобы такая симпатичная девушка слегла с простудой.

— Не сильно? Может, потише? — спросил он, увидев, как от его стараний мгновенно покраснела кожа.

— Хорошо-о, — блаженно выдохнула Омицу. — Если можешь сильнее, делай сильнее. Я люблю, когда меня мнут руками, как глину. А потом ты ляжешь, а я похожу по тебе пятками. Это очень здорово разминает.

— Буду ждать с нетерпением. А ты тоже хорошо сложена, — Артем вовсе не возвращал комплимент из вежливости, он был вполне искренен. — У вас не в ходу легенда о женщинах-воинах, обходящихся без мужчин? В наших легендах их называют амазонками, они тоже живут в лесах, днями напролет воюют и охотятся. Я всегда представлял их себе похожими на тебя — гибкие и сильные. Наверное, они тоже купаются в горных озерах.

— Как ты странно говоришь, — сказала Омицу. — Если я тебе нравлюсь, почему так прямо и не сказать? Ты хвалишь мою фигуру, но смотришь сейчас не на нее, а в сторону. Почему?

— У нас не принято откровенно разглядывать женщину, с который ты едва знаком. У нас делается так: сперва ты даешь женщине понять, что она тебе нравится, потом ждешь, когда она тебе даст понять, что и ты ей небезразличен, потом…

— …мужчину укусит змея или женщина найдет другого. Странный у вас берег. Слова похожи на разноцветные перья, а с делами вы неторопливы, как древесная улитка на ветке. Зачем тянуть, не понимаю? И легенды у вас глупые. Зачем обходиться без мужчин, когда с мужчинами лучше.

Свои слова японская девушка незамедлительно подтвердила делом. Она прильнула к большому белому мужчине, запустила руки ему под куртку и, гладя живот, с подначкой стрельнула взглядом снизу вверх.

Да особо и не надо было подначивать! Когда ты молод и здоров, когда рядом с тобой обнаженная, симпатичная и молодая девушка, и не просто рядом, а ты касаешься ее, да еще как касаешься, то здоровые мужские инстинкты требуют своего, потому что ничего другого они требовать не умеют, а возражений и доводов разума не приемлют… Словом, случилось то, что должно было случиться, к чему дело и шло.

Сперва состоялся поцелуй. Да, неромантическое слово «состоялся» годилось как нельзя лучше. Потому что столь неподдельное удивление, какое отразилось на лице Омицу, можно испытать лишь столкнувшись с чем-то впервые в жизни. В ее глазах читался немой вопрос: «Что ты со мной делаешь?» И тем не менее она не стала противиться, она смело пошла навстречу странным привычкам большого белого человека: позволила целовать себя в губы, дала их раздвинуть, позволила проникнуть в себя мужскому языку, стала отвечать. И… отвечала все охотней. Занятие ей явно пришлось по вкусу.

«Впрочем, ничего удивительного, — пришло вдруг в голову Артему. — В их первобытной жизни такие изыски, как поцелуи, ни к чему. Как, думается, ни к чему вообще все, что прямо не служит продолжению рода».

Больше Артем уже ни о чем не думал. Не до того…

Он повернул Омицу к себе спиной. Его руки принялись ласкать ее груди, небольшие и крепкие, и живот, впалый и мускулистый. Губы и язык прошлись легкими прикосновениями по ее шее к мочке уха, при этом лица Артема касались ее мокрые волосы. Омицу тихо застонала.

Одна его рука скользнула вниз, коснулась небольшого кустика жестких курчавых волос…

— Почему ты медлишь? — услышал Артем прерывистый шепот Омицу.

Что тут можно ответить, да еще в такой момент? Ласка, прелюдия, любовная игра… Вряд ли ей знакомы эти понятия. Но сейчас не до объяснений, не до слов вообще.

— Подожди… — прошептал ей в ухо Артем. — Сейчас поймешь…

Его пальцы с нежной и мягкой уверенностью, с какой кисть художника касается холста, окунулись во влажные складки.

Правда, сперва Омицу накрыла его настойчивую руку своей ладошкой и попыталась отстранить. Однако натиск был недолгим. Омицу вздрогнула всем телом, охнула, пробормотала что-то словно в бреду — слов Артем не разобрал, — ее рука скользнула вверх и с силой, какую трудно было ожидать от совсем юной девушки, сжала его запястье, а потом ее ногти впились в кожу… Хорошо, что ногти не длинные…

Артем уже не сомневался, что Омицу сейчас открывает для себя новую сторону в отношениях между мужчиной и женщиной: что, оказывается, может быть и еще приятней, что любовь — это не только игра на двух простейших аккордах, это не только всплеск и выплеск, что в любви могут звучать все восемь нот, что слово «разнообразие» подходит и к любви…

«А ты в ее паспорт не забыл заглянуть, ухарь? — как всегда, некстати влез внутренний голос. — Уж больно молодо выглядит».

«Я тебя когда-нибудь изживу усиленным аутотренингом», — пообещал Артем своему заклятому оппоненту, поднимая Омицу на руки и подхватывая с камней ком ее одежды.

Он отнес девушку в ближайшую пещерку, на которые была богата эта долина. Там, на сухом шероховатом полу, они расстелили одежду… а больше-то стелить было и нечего. «Студенческие удобства», — усмехнулся про себя Артем.

Впрочем, неудобства сразу же перестали его волновать, а Омицу они не волновали и прежде… Стоны вырывались из пещеры наружу, эхом отскакивали от склонов долины, сливались с шумом близкого водопада. Где-то неподалеку раскричалась ночная птица: то ли из солидарности, то ли из зависти. А потом другой, уже человеческий крик вырвался в долину. Крик вскоре стих, перешел в тихие затухающие выдох-стон…

Нет, кажется, Артем не назвал Омицу, японскую женщину, другим именем. А могло вырваться. Хотя она вряд ли поняла бы, что незнакомое слово «Оля» (которое она услышала бы как «Оря») — это женское имя.

…Оля осталась в однокомнатной квартире, которую она снимала на время учебы в университете. Последние полгода Артем чаще жил у нее, чем у себя. Ну, конечно, за вычетом тех дней, что пропадал на гастролях. Могли бы жить и у него, но Оля сказала, что легче будет посуточно платить за гостиницу, чем привести в порядок его хлев. На «хлев» Артем тогда, помнится, обиделся. Ему нравился уютный хаос его двухкомнатной квартиры.

Да, порядком в ней и не пахло, но каждая вещь была на своем месте — как бы это ни смотрелось со стороны. Любую вещь Артем мог найти с закрытыми глазами. На своих местах хранились безделицы, привезенные с гастролей родителями, привезенные кем-то и подаренные родителям или Артему, привезенные уже самим Артемом. Фигурки, брелки, куклы, маски, необычная посуда, альбомы, костюмы, смешные вещицы… чего там только не было. В последнее время Артем стал собирать открытки на цирковую тематику. Это старая добрая цирковая мода — практически каждый цирковой собирает какую-нибудь коллекцию. Правда, до гордого звания коллекции Артему было еще далеко, но начало он положил. И открытки, на которых исполняли цирковые номера фотографические или рисованные персонажи, уже заслоняли собой корешки книг нижней полки книжного шкафа. Кстати, его родители собирали пивные кружки со всего света — считай, только одними этими кружками был забит посудный шкаф на кухне. Также на своем неизменном месте, в коридоре, висел на стене одноколесный велосипед, на котором родители катали номер. И повсюду были афиши: наклеенные на стены, свернутые в рулоны и валяющиеся на шкафах и на антресолях.

Если навести порядок, квартира, наверное, станет менее пыльной и более проходимой (а то сколько бедных женщин спотыкалось, пробираясь при выключенном свете в ванную, о его гири и гантели), но навсегда уйдет нечто такое, что Артем очень ценил и берег. Вряд ли тогда, возвращаясь из поездок, он с таким радостным облегчением будет входить к себе домой… Правда, слово «будет» уже не годится.