— Выходит, мятеж Нобунага выгоден двору и сиккэну?

— В каком-то смысле. Разумеется, для всех было бы лучше, откажись сам Нобунага от своих планов. Но я не верю в это. Такими людьми управляет непомерное честолюбие, оно гложет их изнутри ежедневно и еженощно, оно побеждает их рассудок, побеждает их страх. Поэтому двор и сиккэн всерьез могут рассчитывать не на то, что Нобунага передумает, а на то, что Нобунага вдруг сведет в могилу внезапная хворь или несчастный случай.

— До меня дошли слухи, — осторожно сказал Хидейоши, — что яма-буси что-то затевают против Нобунага.

— Меня не удивляют эти слухи. Чего-то подобного я ждал. Рано или поздно кому-нибудь в Киото должно было прийти в голову подобное решение.

— Я не понимаю, почему единственным решением может быть только подлое, низкое решение! Я доберусь до Киото, доставлю письмо губернатора, я расскажу от себя о подлых замыслах Нобунага, я добьюсь, чтобы…

Хидейоши запнулся, видимо, он сам еще не очень представлял, чего именно станет добиваться. Разговор продолжил собеседник чиновника. Продолжил риторическим вопросом:

— Что можно противопоставить стихиям? Только другую стихию. Я слышал от китайских монахов, что пожар на равнинах гасят, посылая ему навстречу другой пожар.

— Но сперва первый пожар выжигает по дороге все подряд, — сказал Хидейоши.

— Это правда. До того, как пожар потушат, сгореть могут многие. Не исключено, и мы. — Собеседник чиновника немного помолчал, потом сказал: — Мне доподлинно известно, что Нобунага подбивает монахов с горы Тосёгу на борьбу с нами.

— Зачем это ему?

— Как известно, когда двое дерутся, всегда ищи третьего — того, кто их столкнул и кто дожидается в стороне своей выгоды. Нобунага давно зарится на монастырские земли…

До этого момента Артем совсем не ощущал своего тела, а его сознание напоминало опиумный дым, неторопливо поднимающийся к потолку. Наверное, где-то так должны чувствовать себя больные на операционном столе, по недосмотру анестезиолога вдруг вынырнувшие из-под наркоза на поверхность яви. И так же, как у людей, на которых перестал действовать наркоз, к Артему постепенно стали возвращаться ощущения — и болевые в том числе, вернее, в первую очередь. В каждую клетку возвращалась боль… Артем застонал и заворочался.

— Позовите Тибетца! — громко приказал собеседник Хидейоши. — И не давайте ему подняться.

Секунд через пять после того, как прозвучал этот приказ, Артема обступили люди в желтом. Видимо, они находились где-то поблизости: в соседней комнате или сидели по стенам в этой. Люди в желтом прижали руки и ноги Артема к лежанке.

И вновь Артем увидел над собой «Тибетца». На этот раз в руках у того была плошка, над которой поднимался молочно-белый дым. Он поднес плошку поближе к Артему, придерживая ее одной рукой снизу, другой достал веер и веером принялся гнать дым на Артема. Вместе с глотком пряного травяного дыма к гимнасту пришло неодолимое желание сна. Но забыться сном не давала боль.

А потом Артем почувствовал, как его ухо обхватили сильные пальцы, изогнули его немыслимым и очень болезненным образом. Рука Артема рефлекторно рванулась вверх, чтобы помешать, однако ее крепко прижимали к лежанке. Будь он в силе, оторвал бы руку вместе с прижималыциками, но в силе он не был. И Артем ощутил, как ушную раковину протыкает — сперва в одном месте, потом в другом — металлическая игла.

И все пропало: звуки, краски, мысли…

Звонил колокол. Артем знал, что он будет звонить сто восемь раз. Сто восемь пагубных соблазнов червоточат душу человеческую. Сто восемь злобных духов разрушают тело и душу. Сто восемь ударов монастырского колокола призваны отогнать духов и напомнить людям, что надо работать над собой — совершенствовать душу и тело.

— А с соседней колокольни раздается целый день «JIe-ень! Ле-ень!» — прошептал Артем пришедшие на ум строчки из какой-то бардовской песни.

Он чувствовал себя, как после затяжной ангины — вялость, слабость, но жизнь в тело постепенно возвращается. И оттого настроение было весьма даже неплохое.

Два дня он провалялся в беспамятстве. На третий день пришел в себя, поднялся на ноги и даже немного походил по двору. А сегодня он даже забрался сюда — на скальную площадку, находящуюся на высоте где-то метров сорок над монастырем, откуда открывался вид на часть монастырского двора и на прилегающие окрестности. Правда, не видна отсюда та часть обители, что прилегает непосредственно к скале, ну да и черт с ней — на монастырь Артем уже насмотрелся достаточно и вблизи.

Артем сидел на соломенном коврике. На нем была широкая шляпа-амигаса из рисовой соломы и накидка-мино, сплетенная из осоки. Неизвестно, как там обстояло дело с погодой все то время, что Артем провалялся в беспамятстве, но сейчас снова шел дождь. Накрапывал. И монахи посадили больного человека под дождь, заверив при этом, что так для него полезней.

Ихняя терапия вообще отличалась, мягко говоря, нетрадиционностью. Монахи наказали Артему не лежать и не сидеть просто так. Двигайся, сказали ему, хоть как-то, но только так, чтобы не тревожить рану на боку. О ране на плече, мол, можешь не думать, ей ты хуже не сделаешь. Ну, если, конечно, не станешь биться плечом о скалу или о ту же скалу тем же плечом тереться. Порекомендовали походить, подышать при этом разными способами, понаклоняться, подвигать руками. Но никаких резких движений, только плавные. Тяжестей не поднимать. Если голова закружится, ноги не будут держать — садиться, но просто так не сидеть. Лучше всего, сказали ему, делать себе массаж. «Обязательно массируй пятки и массируй уши. Чем дольше ты будешь массировать пятки и уши, тем тебе полезней. Еще полезно нажимать на точку между большим и указательным пальцами. Ее легко найти: мни пальцами между большим и указательным, когда почувствуешь боль, значит, нашел точку. А засыпай только тогда, когда глаза сами собой закроются и ничего с этим нельзя будет поделать».

Артем сказал монахам, что лекари его земли, наоборот, прописывают больным любой тяжести постельный режим и наказывают спать как можно больше. А если не спать, то лежать с закрытыми глазами.

«Нет, — сказали на это монахи, — так ты делаешь себе хуже. Дольше будешь выздоравливать. Надо разгонять кровь, движение крови по жилам живительно для тела. Конечно, есть болезни, при которых показан покой и только покой, но это редкие случаи и это не твой случай».

Поскольку именно монахи вытащили его с того света, Артем не имел оснований им не доверять. Ну, а в первую очередь за свое чудесное выздоровление Артему следовало благодарить монаха по прозвищу Тибетец. Имени его никто не знал, все обращались к нему «Брат Тибетец». Говорят, он сам так представился, когда пришел в монастырь, сам просил его называть так и дальше.

Странный был человек этот Тибетец: все время проводил в своей келье, появлялся на людях только на общих медитациях в храме и на трапезах. Или если кому-то требовалась врачебная помощь. Он ни с кем не общался… ну, разве что по необходимости, например, дать указания по лечению. Лечение людей — это был, так сказать, его долг монастырского послушника. Лечил он, главным образом, иглоукалыванием, и эффективность этого лечения Артем испытал на себе. Высокая эффективность, чего уж там.

Тибетец ничего о себе монахам за несколько лет пребывания в монастыре не рассказал — ни кто он, ни чем раньше занимался, ни как попал в монастырь. Действительно ли он с Тибета или просто выдумал себе такое прозвище. А если и вправду с Тибета, то как давно он оттуда и как его занесло в страну Ямато? А никто его, заметьте, и не принуждал исповедоваться. Тут, прямо как в российских тюрьмах, никто ни к кому в душу не лез. Захочешь — сам расскажешь. Не лезли в душу и к Артему. И это ему нравилось.