Да, наверное, не следовало Артему клеветать на самого себя, самому порочить свое доброе имя. Но сделанного не воротишь, задний ход этому вездеходу не дашь, этого воробья в клетку не загонишь…

— Но разве засланный человек стал бы сейчас говорить так, как говоришь ты, Ямамото?

— Стал бы, — заверил старика Артем. — Чтобы еще больше втереться в доверие.

— Нет, — облегченно выдохнул Такамори. — Это невозможно.

— Почему?

— Потому что самураи убеждены, что любая ложь и любые уловки ценятся наравне с трусостью. Самураи никогда не прибегнут к тому, о чем ты говоришь. Тогда они запятнают себя бесчестьем. А бесчестье, по их убеждениям, подобно рубцу на дереве, который от времени не уничтожается, а увеличивается в объеме.

— Вот оно как, — проговорил Артем.

— Пора устраиваться на ночлег, Ямамото.

Такамори повернулся, собираясь вернуться в пещеру.

— А мне вот чтой-то не спится, пойду проветрюсь, сон нагуляю, — сказал Артем.

Ему действительно не спалось, несмотря на усталость от долгого перехода, но еще больше ему хотелось побыть в одиночестве и разобраться с путаницей в мыслях. А путаница была полнейшая…

— И еще очень хочется завыть на луну, — пробормотал воздушный гимнаст.

Полная луна зависла над долиной матовым плафоном. Благодаря ее стараниям светло было почти как в песне, — «хоть иголки собирай». И было относительно тепло — Артем сравнивал со своими первыми двумя ночевками в этих краях.

В долине совершенно бесспорно наблюдался свой собственный микроклимат. (С такой же природной аномалией Артем сталкивался и в прежней жизни, причем не где-нибудь, а в Псковской области. Один из цирковых, закончив выступать, ушел из цирка — что, к слову, случалось нечасто — и устроился комендантом турбазы на Псковщине. Цирковые его, понятное дело, нередко навещали. Турбаза та вместе с прилегающими лесами и озерами помещалась в огромных размеров котловине, поговаривали даже, что это вмятина, оставленная древним метеоритом. Внутри той котловины все тоже было не так, как вокруг нее. Нигде нет грибов, а там есть. Нигде нет ягод, а там есть. Зверь туда со всех краев сбегается и уходить не хочет. «А ведь при большой к тому охоте или невыносимой тоске… ведь можно запростяк в ту Псковскую область махануть, черт побери. Пройти семь морей и тридевять земель и оказаться на псковской земле» — вот такая странная мысль посетила Артема.)

Спать Артему не хотелось, но голова была мутной — такой трудно что-либо обдумывать. Ее не мешало освежить. Да и, кроме того, не мешало помыться — не стоило сразу же превращаться в беспросветного бродягу, которого меньше всего на свете волнуют вопросы личной гигиены.

Когда он раздевался на берегу крохотного озерца, в которое низвергался водопад, ему показалось, что в соседних кустах что-то мелькнуло. Непуганые птицы резвятся? Кстати, крохотным озерцо было лишь по площади, по кубометражу дело обстояло не так уж плохо — водоем мог похвастать глубиной в человеческий рост, глубина та распрекрасно просматривалась в лунном свете до самых мелких донных камней, так как вода была наивысшей пробы прозрачности.

Артем разделся догола и, не щупая ногой воду, ухнул в озерцо. В три гребка пересек водный простор, уткнулся в противоположный берег, потом нырнул, достал до дна, в стиле «дельфинчик» по спирали поднялся к поверхности, хапнул ртом воздух и еще раз нырнул. Повинуясь обстоятельствам, купание придется, в основном, проводить в режиме дайвинга. Правда, купание даже при большом желании надолго не затянешь — уж больно холодна горная водица. Артем вынырнул под водопад, подставил тело под падающую воду. Вода по голове и тулову била весомо, получался натуральный гидромассаж, под которым, к сожалению, не будучи моржом, долго не продержишься.

«Псковщина не Псковщина, — продолжала в нем раскручиваться прежняя мысль, — но любая Дверь всегда открывается и на вход, и на выход. Если можно попасть сюда, можно и убраться отсюда. Надо только отыскать эту дверь… Вот оно, командор Топильский, вот оно! Меня же закинула за века не технология атомного века. Не какие-нибудь электронные чипы и машины времени. Попал я сюда по причинам хрен знает каким, но есть надежда, что по вневременным. Значит, можно отыскать дорожку назад. Можно. И нужно ее искать».

Артем с радостью осознал, что зажег для себя потухший было фонарь надежды. Он почувствовал, как настроение выравнивается. Подтверждением тому стали посетившие его игривые мысли: «На таком бережку самое то баньку срубить. Да сигать прямо из парилочки в пруд ледяной». Есть, есть выход, не безнадега… Он снова погрузился в пучину озерную, сплавал за водопад, там побарахтался в пенящейся от струй воде, окончательно замерзнув, выбрался на берег и обнаружил на берегу гостя.

Вернее, гостью.

Девушка по имени Омицу сидела на камушке возле его одежды, болтала в воде прутиком и бесцеремонно глазела на выбирающегося из воды догола раздетого мужчину. А когда тот выбрался, склонила голову набок и спросила с неприкрытой игривостью в голосе:

— Зачем ты тратишь силы понапрасну, Ямамото-сан? Неужели ты не можешь придумать, куда их деть?

Кхм… Ну что тут скажешь? Экие, оказывается, разбитные эти японки, а он-то, наивный акробат, думал, что они — сама воплощенная скромность.

— Смысл этого с виду бестолкового занятия заключается в том, чтобы помыться на ночь. — Отвернувшись (давали о себе знать предрассудки и условности прежней жизни), Артем принялся крепко и сильно растирать тело гимнастическим трико, как полотенцем. — Привыкли мы у себя так, понимаешь…

Артем закончил вытираться, обернул полотенце вокруг чресел, оглянулся, наклонился за одеждой.

— Ты хорошо сложен, — вдруг сказала японка, пристально и бесцеремонно разглядывая его. Похоже, ее мысли были заняты чем-то совсем другим, чем выслушиванием гайдзинских ответов. Омицу вытащила прутик из воды, хлестнула им по круглому серому валуну — в стороны полетели крупные брызги, похожие на прозрачные, играющие с лунным светом виноградины. — А на твоем острове у тебя была жена, гайдзин?

— Не зови меня словом гайдзин, обижусь. У меня замечательное имя — Ямамото. И жены у меня, у Ямамото, нет.

— А дети?

— Тоже нет, — отвечал Артем.

— Ни одного?

— Ни одного.

— Как так получилось, ты уже не мальчик и не юноша, ты зрелый мужчина и не сделал ни одного ребенка?

— На нашем берегу к зачатьям, то бишь к деланью детей, относятся очень серьезно, — сказал Артем, одеваясь.

— Зачем относиться серьезно к тому, что проще простого, — пожала плечами японка. — Ты знаешь, Ямамото, что я думаю?

— Нет.

— Я тоже искупаюсь.

Поди постигни причуды женской логики, особенно если это логика японок предыдущих столетий…

— Ты подождешь меня? — сказала Омицу и стала быстро раздеваться.

Ну как можно ответить «нет», когда девушка просит? Конечно, «да».

Избавиться от одежд много времени у Омицу не заняло. Хотя бы потому, что в ее наряде напрочь отсутствовали застежки, кнопочки, хитрые крючочки. Равно как отсутствовало и нижнее белье.

В свою очередь Артем тоже не стал отворачиваться, тем более что этого от него никто и не требовал, даже из чистого кокетства, то есть когда предупреждают игриво «не подсматривай», сами желая прямо противоположного. Артем не пялился, конечно, в откровенную, однако украдкой, понятное дело, посматривал.

Ее фигурой можно было любоваться. Все ладненько, все в пропорцию, девочка крепкая и гибкая. Чувствовалось, что она легко может сделать сальто назад, ежели, конечно, этому обучена, а если не обучена — без труда можно обучить, было бы зачем. «Это, конечно, кому что нравится, — напомнил о себе внутренний голос. — Кому подавай стройненьких козочек, кому — всенепременно рубенсовских женщин».