— Какого дерева ветка?

— Понятия не имею.

— Поднеси ее ко мне.

Артем выдернул ветвь из вазы, вложил ее в руку Поводырю. Тот пробежал пальцами по изгибам и ответвлениям, по бугоркам… и отдал ветку Артему.

— Это ветвь сакуры, — сказал Поводырь. — Ты видел, как цветет сакура?

«В кино», — чуть было не сорвалось с языка.

— Представляю, — туманно ответил Артем.

— Легкий белый цвет сакуры наводит на мысли о чистоте помыслов и открытости души…

И многозначительно замолчал.

— Кажется, я начинаю догадываться, в чем кроется намек, — сказал Артем. — Настоятель не ждет от меня хитрости, а ждет от меня искренности. Тогда он сможет ответить мне тем же, он сможет пойти мне навстречу. Но это только мой выбор, мое деяние.

Артем и сам не смог бы точно сказать, как это он так ловко перевел в довольно связную формулировку одни лишь неясные предчувствия и смутные ощущения.

— Я прав?

— Я не знаю, — ответил Поводырь. — Не я хозяин «тя-но ю», не мне предназначен потаенный смысл… А ты умный человек, брат Ямамото.

«А разве я говорил, что глуп?» — хотел сказать Артем, но вовремя вспомнил, что гордыню он оставил за порогом. Поэтому он промолчал. Молчал и Поводырь. Молчание это было как нельзя кстати. Артему было над чем поразмыслить.

«А действительно, чего я сам-то жду от этой встречи? Простого разговора „за жисть"? Вот уж что меньше всего мне сейчас нужно. Информации? Информация, конечно, никогда не повредит. Но я не жду от настоятеля какой-то конкретной информации, которую не могу получить ни от кого другого. Значит, получается, я ничего не жду от него? Выходит, я просто чайку похлебать заглянул? Не-ет, маловато как-то будет. В общем-то, правы япошки — надо определить цель встречи. А что для меня сейчас самое главное? Наверное, то же, что и вчера, и позавчера. Попробовать доискаться ответа на главный вопрос — какого хрена я тут, в этой Японии, делаю? Я, конечно, могу прогнать настоятелю любимую байку про разбившийся корабль. А что это мне даст? Допустим, он мне даже поверит. И что с того?»

В этот момент отошла дверная створка, и настоятель, несмотря на свое высокое положение в этой обители, влез в чайный домик на корточках. Конечно, это был настоятель. Кому же еще быть? Тем более что Артем видел этого человека впервые. А в обители вроде бы он на всех успел посмотреть… кроме настоятеля. Ну, еще разве, что не видел затворников, о которых слышал от Поводыря.

Но, увидев этого человека, Артем точно бы не забыл его лицо и не спутал бы ни с каким другим. Потому что… гимнасту показалось, что перед ним предстал вылитый Такеши Китано, известный японский актер и режиссер, ну только с бритой наголо головой. Артем от неожиданности даже чуть было не перекрестился. Однако, присмотревшись, все же нашел, что схожесть не такая уж полная. Просто похож, и не более. Хотя все равно… как-то того… стремно малость…

Поводырь склонился в низком поклоне. Хозяин тоже отвесил низкий поклон. Разумеется, и Артем не пожалел поясницы, несмотря на то что поморщился от боли в боку.

— Зовите меня брат Настоятель, брат Ямамото. А теперь пройдемте в тясицу[23], — настоятель первым двинулся к внутренней перегородке.

Дверь в следующую комнату, слава богу, оказалась нормального размера — не пришлось по новой на карачках усмирять гордыню. Но за порогом ждали иные ритуальные дела. Перешагнув порог, Настоятель отвесил низкий поклон комнате, затем достал веер и принялся им обмахиваться. Вслед за хозяином все в точности то же самое повторил Поводырь. Ну, и Артем не стал от них отставать, раз уж взялся. Тоже отвесил комнате низкий поклон, тоже достал веер и принялся им обмахиваться. Хотя не сказать, чтобы в комнате было душно. Тут было разве что чуть теплее, чем в комнате ожидания, где, откровенно говоря, если бы ожидание затянулось, можно было бы и замерзнуть. Здесь же находилась жаровня, благодаря ей и температура была выше.

— Очень хорошо, — произнес Поводырь, продолжая обмахиваться веером. — Я чувствую разлитые здесь покой и безмятежность. Мою душу покидают тревоги и беспокойство. Здесь очень хорошо.

Ага, догадался Артем, по ритуальным понятиям, следует похвалить комнату, сделать приятное хозяину чаепития. Недаром и настоятель выжидательно уставился на него.

—Э-э…

«Что бы такое сказать?»

— В нашей стране тоже любят чай, — Артем решил, раз ему намекали на искренность, выложить им, что вертится в башке, пусть расхлебывают. Как говорится, поток сознания. — Чай у нас обычно пьют не до еды, как у вас, а после. Хотя… многие у нас пьют его целый день, в любое время. И я тоже пил его, не особо задумываясь, до еды, после или во время. Но это не главное. Тут мне, глядя на эту комнату, другое пришло в голову. У нас ведь тоже, если разобраться, под чаепития создавали особую обстановку. Не чайный домик, конечно… Но кухня. А там неяркий свет, тоже тесное помещение, тоже тишина. Чтобы была тишина, встречались чаще вечером и засиживались до ночи… Словом, стремились, чтоб за чаем возникала задушевность. Сейчас поймал себя на том, что в своих стремлениях мы похожи. Только у вас строгий ритуал, а у нас не строгий. Вот что я хотел сказать.

Настоятель одобрительно кивнул. Выходит, устроило Артемово выступление. Настоятель опустился на соломенный коврик, лежащий рядом с жаровней, жестом пригласил Поводыря и Артема занять коврики напротив, что они и сделали. Над жаровней висел котелок с водой. В жаровне тлели угли, а над водой поднимался парок. Выходит, воду вскипятили заранее, осталось только, по-нашему говоря, подогреть чаек.

Настоятель протянул руку к полке, снял с нее белую скатку и расстелил между собой и гостями полотняную скатерть. Рядом с хозяином на циновке были расставлены предметы, видимо, заранее приготовленные для церемонии: большая глиняная чашка с нарисованным на ней узором из множества цветов, среди которых Артем узнал только хризантему, две деревянные коробки, деревянную ложку, бамбуковый венчик, ковш из срезанного бамбука, кувшин с водой и две глиняные плошки. Настоятель взял одну из коробок, поставил на скатерть, открыл:

— Рисовое печенье. Угощайтесь.

Артем подождал, когда Поводырь протянет руку, возьмет желтый кругляш, и сделал то же самое. Хозяин также угостился собственным печеньем.

Так себе было угощение. Дух уж точно не перехватило от восхищения. Сладко, да. Ну, и все, пожалуй, на этом достоинства угощения заканчиваются. А чем запивать прикажете, когда же к чаю перейдем?

Настоятель поднялся, вышел в третье, подсобное, помещение, вынес оттуда охапку хвороста, подбросил несколько веток в огонь. От горячих углей сухое дерево вмиг занялось. Настоятель подошел к окну, свернул в трубку соломенную штору, прикрепил свертку петлей к верхнему краю окна. Дым от жаровни потянуло в открытое окно.

— Кумазава Хидейоши кое-что просил передать тебе, брат Ямамото. — Настоятель повернулся к Артему. — Он сказал, что посетит монастырь на обратной дороге из Киото. Ты можешь дождаться здесь его возвращения.

— Когда это будет, он не сказал?

— Не сказал, потому что сам не знает этого. Еще он просил передать — если ты все же покинешь монастырь, уходи из этой провинции.

— Ну, это понятно, — сказал Артем.

— Возможно, и понятно, — настоятель едва заметно улыбнулся. — Однако Хидейоши просил обязательно передать тебе, что он не убил ронина Масанобу.

— То есть как?! — воскликнул Артем. — Я же видел своими глазами, как он его убил!

— Не все, что ты видишь, истинно. Разве тебе не случалось в густом тумане принимать дерево за человека?

— Да какой туман! Он искромсал Масанобу, как… как… Короче, вдоль и поперек искромсал.

— Хидейоши учился фехтованию у великого мастера Мацудайра. Мне довелось однажды видеть Мацудайра в деле. Этот мастер умеет творить мечом чудеса. — В голосе настоятеля слышалось неподдельное восхищение. Сан не сан, а, видимо, настоящий японец не может не любить оружие и героев клинка. — А Хидейоши один из лучших учеников мастера Мацудайра, и он тоже многое умеет. Хидейоши посчитал, что Масанобу достоин более красивой смерти, чем смерть в доме недостойного человека при защите этого недостойного. Я уверен, Хидейоши применил один из ударов, которым его научил мастер Мацудайра. Удар оставляет на теле человека многочисленные раны, ни одна из которых не смертельна. Если человека вовремя перевяжут и остановят кровь, его жизни ничто не может угрожать.