Прошел час… ну, или около того (Артем переместился из цирка в горы без часов, поскольку часы с собой на выступления не брал. Хорош акробат, который что ни минута будет задирать рукав трико и пялиться на часы, мол, когда же, так-растак, закончится этот чертов номер). Он безостановочно брел по лесу, погруженному в грандиозную тишину. Разве что хрустнет под ногой сучок, или поблизости шлепнется в сугроб упавшая с ветки снеговая шапка, или изредка где-то вдали прокатится гул, видимо, от сходящей с гор лавины.

Лес был насквозь незнакомый, на родной расейский непохожий. Впрочем, откуда взяться русскому лесу в Китае… Или это все же не Китай? А если даже Китай, то что все происходящее означает? Почему, скажите, люди добрые, падая не разбиваешься, как нормальный человек, или на худой конец не проваливаешься куда-нибудь ниже и ниже, пробивая головой преграды, а перемещаешься высоко в горы? Эхе-хе, где же ты, клуб знатоков «Что? Где? Когда?», который за минуту обсуждения раскусил бы эти непонятки, как белка гнилой орех.

Сравнение с белкой пришло в голову не случайно. Упомянутая зверюшка, по зимней моде серо-шерстная, с кисточками на ушах и при пышном хвосте, сидела на ветке и глазами-бусинками таращилась на лесного прохожего.

— Кыс, кыс, — позвал ее Артем и поманил пальцем.

Но нет, не пошла белка на зов. И тем избавила воздушного гимнаста от мучительных, гамлетовских сомнений — убивать ее или не убивать. Конечно, будь он отчаянно голоден, от колебаний и следа бы не осталось, но до столь высокой степени голода пока еще, слава те господи, не дошло.

Свидание с каким-никаким живым, теплокровным существом пошло на пользу настроению. Ну еще бы, ведь он не Робинзон Крузо, чтобы тащиться от полного одино…

Он встал как вкопанный. И от неожиданности даже забыл что-нибудь воскликнуть, что-нибудь подходящее к случаю, а к случаю лучше прочего подходило что-нибудь старинное, что-нибудь из речевого обихода великих первопроходцев прошлого, вроде «Заешь меня кабан!», «Будь я проклят!» или «Двадцать тысяч отборных чертей вам всем в задницу!!!».

Тропа. Это была тропа. Прямо перед ним была тропа. Едва заметная, однако несомненная тропа. Протоптанная людьми. «Почему так сразу людьми? А зверьем не может быть протоптана? Или некими… существами?» — подпустил гнильцы внутренний голос, ныне единственный собеседник Артема.

Артем присел на корточки и вгляделся в тропу. Трудно сказать, как удавалось Дерсу Узала и прочим чингачгукам читать по лесной земле, как по книге, и после с умным видом распинаться перед бледнолицыми недотепами: кто и куда тут прошел, когда проходили последний раз и что несли за спиной, не сидел ли при этом кто-то на закорках у идущего. А вот, скажем, Артему не удалось высмотреть ни на тропе, ни по ее краям ровным счетом ничего?

— Где же вы, следы ботинок, велосипедных шин или четкие отпечатки лошадиных копыт? — тяжко вздохнул Артем. — А еще лучше оброненная туристами маршрутная карта с перечислением всех придорожных мотелей… Похоже, давненько тут никто не проходил. Но с другой стороны, думаю я, и зверье тут давненько не пробегало. Стал быть, есть надежда, что я все же угодил не на звериный Бродвей и хоть сегодня удастся не попасть под проносящиеся к водопою медвежьи и волчьи стаи, не столкнуться лоб в лоб с беспощадным оленем-шатуном или не сорвать вечернюю прогулку бешеному зайцу. Короче, все ясно…

Неясным оставалось только одно — налево или направо. Тропа шла параллельно склону, поэтому с равными шансами на успех можно было податься и туда, и туда. Ну, и куда? Ведь даже монетки не имеется, чтоб подбросить на «орел» или «решку». Положившись на авось, Артем отправился по тропе налево.

И долго не мог понять, ошибся он с выбором или нет. То казалось, что ошибся прямо-таки катастрофически и надо срочно возвращаться к распутью — это чувство охватывало его, когда тропа начинала забирать вверх. Но зато когда тропа очевидно уходила вниз — настроение поворачивало резко на сто восемьдесят. Так он и шагал в изменчивом настроении, бросаемый то в горе, то в Радость…

— Стоп, машина. Вроде то, что нужно. От добра добра не ищут.

Наконец-то он набрел на что-то подходящее. Конечно, пределом мечтаний была бы пещера со всеми удобствами, но пока ее найдешь — три раза сдохнешь. Поэтому ну ее в пень, эту пещеру, и будем, как суворовские солдаты в Альпах, довольствоваться малым.

Артем свернул с тропы и направился к каменистому пригорку, где заметил небольшую нишу. Подойдет, прикинул Артем, подойдя ближе. Вполне сносная и где-то даже уютная ниша. Для мягкости лежания наломать лапника, разжечь костер, ветками завалить проем, соорудив подобие шалаша, — и чем не мотель, вы мне скажите! Тут тебе и согреться, и просушиться, потом забиться в нишу поглубже и кое-как поспать, подбрасывая в огонь дровишки и поворачиваясь к костру то одним, то другим боком. Вот оно — скромное туристское счастье. Правда, на пути к счастью громоздилась такая преграда, как добывание огня.

«Что ж, — здраво рассудил Артем Топильский, — получалось же у низколобых питекантропов, получится и у циркового акробата». Насколько он помнил технологию добычи огня трением, она заключалась в следующем: берется колода, в ней проковыривается дупло, туда запихивается сухая трава, вставляется подходящая по размеру палка, которую интенсивно вертят в ладонях туда-сюда, туда-сюда, пока трава не задымится, а там уж не зевай — раздувай искру, подкладывай сухие щепки, хворост, тонкие ветки, ветки потолще… и потом колоти себя кулаками в грудь, рычи на весь лес и скачи по поляне козлом, когда духи смилостивятся и подарят тебе большой огонь.

Подходящую колоду Артем нашел, не затратив много времени и труда, в чем какой-нибудь друид или иной первобытный предсказатель обязательно разглядел бы хорошее предзнаменование. Как раз на вершине облюбованного Артемом пригорка лежало заваленное ветрами или старостью дерево неизвестной породы. Что-то типа нашей осины. Не долго думая, Артем подтащил дерево к краю и спихнул вниз. Шмякнувшись о землю, местная, предположительно горно-китайская, осина разломилась пополам, и на черно-белую землю просыпалась желтая труха.

— Ну вот и ладушки, — Артем быстро сбежал вниз.

Естественных отверстий в трухлявом дереве хватало, так что проковыривать ничего не пришлось. Теперь надо разыскивать сухую траву. А чего ее, собственно, разыскивать! Вон она, растет не отходя от кассы, то бишь от ниши, кругом торчат пучки, даже из слежавшегося, покрытого черными пятнами снега выглядывают сухие стебли. Веток, из которых можно подобрать преотличную зажигательную палку, вокруг валяется немерено — да хоть от этой же трухлявой пальмы можно отломать! — так что все готово для священнодействия. Как там положено, по первобытным понятиям, может, молитву какую прочитать?

В ответ на эти мысли внезапно заурчал желудок. Он урчал громко, протяжно, с переливами и прибулькиваниями. Сие послание однозначно переводилось на человечий язык, как «слышь, хозяин, пожрать бы не мешало, да!». Оно, конечно, справедливо, прав друг-желудок. Тем более что огонь — а Артем в данный момент отчего-то уже не сомневался, что сумеет его добыть, — отчасти пропадет зря, когда на нем не будет ничего зажариваться, покрываясь хрустящей аппетитной корочкой, и капельки жира не станут выступать на округлых боках и стекать в огонь… «Да, как славно было бы насадить на прут хоть ту же белочку, — с тоской подумал Артем. — Хорошая была белочка, жирная».

Мысли о жратве, ворвавшись в расположение ума, жгли и топтали там все подряд, развивали успех и вскоре всецело захватили крепость под именем Артем. И вот уже ни о чем другом не думалось, кроме как о пище, о жирных калориях, о битком набитом брюхе. Перед глазами журавлиными клиньями проплывали глубоко ненавистные в прошлой жизни гамбургеры и картошка фри.

— Это становится невыносимым, — пробормотал Артем, закончив собирать сушняк для будущего костра. — Надо что-то придумывать.

Придумай тут! Никакая жратва в данный момент рядом не прохаживалась, жратву еще требовалось выследить, обнаружить, застать врасплох и…