— Да, — услышала я собственный голос. — Я бы хотела послушать с тобой оперу.

По правде говоря, осознала я, я бы пошла с Натаниэлем Стюартом на соревнования по свиному хрюканью, если бы он меня пригласил. К счастью для меня, его тянуло к культурным развлечениям, а не к свиньям.

Он взглянул в окно и нахмурился, увидев собиравшиеся на небе тучи.

— Надеюсь только, что не пойдет дождь.

— Не пойдет. Будет ясно и сухо, прекрасный весенний вечер, — сказала я, вспомнив описания погоды накануне землетрясения.

— Дай-то Бог. Ну, тогда до вечера. Подняв мою руку, он прижался губами к ладони, и по руке словно пробежал электрический ток.

— До вечера, — откликнулась я, и хотя до вечера было еще далеко, перед глазами у меня зажглись звезды.

Я одевалась, готовясь к походу в оперу, когда в дверь постучала Виктория.

— Тейлор, можно мне войти?

— Конечно, — я открыла дверь. При звуке голоса Виктории Аполлон навострил уши и радостно потрусил к двери.

Виктория широко раскрыла глаза, увидев на мне платье персикового цвета, которое Натаниэль купил мне для свадебного вечера, но которое у меня так и не было случая надеть.

— О Боже, Тейлор, ты просто красавица! — воскликнула она.

— Думаешь, оно подойдет? — спросила я, смущенно теребя кружево, обрамлявшее низкий вырез платья. — Боюсь, оно слишком легкое и слишком нарядное для оперы, но ничего более подходящего у меня нет.

— Оно безупречно, — Виктория решительно кивнула. — Попомни мои слова, все эти старые курицы в темных платьях позеленеют от зависти. — Она вытянула руку — на ладони лежали таблетки. — Пока они мне не понадобятся. Знаешь, эти твои таблетки — настоящее чудодейственное средство. Большое тебе спасибо.

— Пожалуйста, — я положила таблетки на прикроватный столик.

Виктория почесала Аполлона за ушами и пес довольно заворчал.

— Ну, — сказала она, понимающе взглянув на меня, — я, пожалуй, пойду, не буду тебе мешать. Заканчивай спокойно свои сборы. Имей в виду, мой брат не любит ждать.

— Учту, — ответила я, и она выскользнула в холл, сопровождаемая Аполлоном.

После ее ухода я высыпала таблетки в пузырек и хотела было убрать его в сумку, но вгляд мой упал на дату, обозначающую срок годности таблеток: 31 июля 1990 года. Это было доказательство, которое я искала. Теперь я могла убедить Натаниэля в том, что я действительно из будущего.

Но почему я не испытала при этом никакой радости? Я бы должна была почувствовать волнение, возбуждение, подъем, ну по крайней мере облегчение. Я же вместо этого почувствовала странную подавленность.

Да потому, с удивлением осознала я, что мне вдруг расхотелось рассказывать Натаниэлю и о том, откуда я, и о том, что скоро я исчезну.

Я была не готова порвать чудесную связь между нами. Я не могла этого сделать. Пока не могла. Землетрясения произойдет не раньше пяти завтрашнего утра. У меня оставалось еще много времени на то, чтобы спрятать свечи Виктории и тем самым спасти ее. Но сначала я хотела насладиться вечером в обществе Натаниэля. Сегодня.

Всего один вечер, подумала я, а потом Золушка вернется к своим лохмотьям, или, как в моем случае — спортивному костюму. И где-то на рассвете мне придется сказать моему только что обретенному принцу правду о том, откуда я появилась.

Зал оперного театра был полон. Погасли огни и сидевший рядом со мной Натаниэль в темноте взял меня за руку, отчего мне сразу же стало тепло.

— Говорят, у Карузо ангельский голос, — тихо проговорил он.

— Ангел, который никогда больше сюда не вернется, — откликнулась я, вспоминая прочитанные мной в свое время истории о том, как Карузо, до смерти напуганный землетрясением, подбежал к окну своего номера в гостинице и запел во весь голос, желая удостовериться, что пережитый им ужас на нем не отразился.

Натаниэль усмехнулся.

— Ну, для того, чтобы удержать человека со славой Карузо — не говоря уж о его самомнении — от выступлений в этом городе, потребуется божественное вмешательство.

— Это ты верно говоришь, — я внезапно занервничала. Сейчас было не время говорить Натаниэлю, что оперный театр, также как и все другие театры Сан-Франциско, скоро сгорит до основания.

Карузо вдохновенно интерпретировал роль дона Хозе. Меня захватила история проститутки Кармен. Я обнаружила некое ироническое сходство между героиней Бизе и собой. В какой-то момент переживания Кармен и душераздирающие — в трактовке Карузо — страдания дона Хозе тронули меня настолько, что на глазах выступили слезы.

— Не надо, — прошептал Натаниэль, смахивая слезы кончиками пальцев. — Я больше не хочу видеть тебя печальной.

От его слов на душе у меня стало тепло, и я внутренне вздрогнула при мысли о том, что на рассвете мне предстоит расстаться с ним. Как он прореагирует, задалась я вопросом, когда я скажу ему правду, поверит ли мне на этот раз.

И, что еще более важно, подумала я, когда занавес опустится, захочет ли он, чтобы я ушла @

Когда мы вернулись из театра, дом был погружен в темноту. Было наверное, уже больше одиннадцати. Натаниэль, красивый, как сказочный принц, в своем жилете и фраке, который подчеркивал каждый мускул его стройного упругого тела, провел меня через холл. Распахнув двери в большой бальный зал, он сделал мне знак следовать за ним и, войдя, включил сверкающую люстру.

На рассвете эта люстра превратится в осколки.

Словно завороженная смотрела я, как он подошел к маленькому столику и поднял звукосниматель фонографа, выглядевшего точь-в-точь как фонографы на рекламе старых пластинок. Только вот собаки не хватало. Он опустил иглу на пластику, и спустя секунду мелодичные звуки штраусовского «Голубого Дуная» наполнили зал.

— Тейлор, — пригласил он меня охрипшим голосом, и я ступила в кольцо его рук. Он крепко прижал меня к себе, и от запаха исходившего от его тела, все мысли вылетели у меня из головы. Мы закружились в танце точно так, как это происходило в моих снах. Я не обращала внимания на легкую боль в щиколотке — это вторжение реальности в мои фантазии. Я знала, что должна сказать ему и скоро… но еще не сейчас, подумала я, не желая, чтобы исчезло приятное чувство головокружения от вальса, в его объятиях.

Закрыв глаза, я дала волю воображению, и оно принялось рисовать картины того, как могла бы сложиться моя жизнь, если бы я осталась здесь, если бы не вернулась в будущее.

Остаться здесь? Да разве можно допустить подобную мысль? Мама с папой должно быть вне себя от беспокойства после землетрясения, напомнила я себе. Кроме того, нельзя забывать о диссертации и о старой Виктории.

— Опера была восхитительной, но мое внимание весь вечер было приковано только к тебе. — Теплое дыхание Натаниэля коснулось моего уха, лишая способности здраво мыслить. Конечно же, было сумасшествием думать о том, чтобы остаться здесь и все же…

Он стремительно закружил меня под заключительные аккорды вальса, и мы остановились в дюйме друг от друга в середине зала. Люстра отбрасывала вокруг причудливые тени, мешая мне определить, что выражало его лицо.

— Натаниэль…

— Тейлор, — он взял мои руки в свои, напряженно глядя на меня. Я затрепетала. — За то короткое время, что мы с тобой знакомы, ты заставила меня понять, как многого я был лишен.

— Я чувствую то же самое, — прошептала я.

— После того, как Феннивик попытался столкнуть тебя с крыши, и я едва не потерял тебя, я понял, что ты стала значить для меня и для Виктории. Тейлор, я хочу сказать тебе кое-что.

— Тогда нас двое, — ответила я, почувствовав себя виноватой при упоминании о Виктории. — Мне тоже нужно кое-что тебе разъяснить.

Какое я имела право поощрять Натаниэля, если завтра я исчезну? По крайней мере, я надеялась, что исчезну, если моя теория о путешествии во времени сработает. Я должна немедленно рассказать ему о землетрясении. Хотя мне удалось помешать браку Натаниэля с Пруденс, не допустить того, чтобы его дом попал в руки Феннивика, Виктория все еще была в опасности. Если мы не примем никаких мер, она пострадает во время землетрясения на рассвете. Убрать свечи — еще не стопроцентная гарантия того, что с ней ничего не случится. Я не могла вспомнить, насколько сильно был разрушен дом. Что если на нее обвалится потолок или она порежется осколками стекла?