Большинство рыбаков побережья — католики. В самом Тривандраме процент христианского населения очень высокий. Мне сказали, что христиан около 90 процентов. Возможно, эти сведения преувеличены, но тем не менее католиков в городе очень много.

Апостол Павел простер свои каменные руки над городом с крыши самого высокого католического собора. Кроме собора в городе много церквей. В уличной толпе то и дело мелькают длинные сутаны католических священников и монахов. Их головы прикрыты тропическими шлемами.

Однажды я наблюдала такую сцену. Худой, измученный рикша, обливаясь обильным потом, с трудом тащил свою коляску. В ней сидели две дородные монахини. Отдуваясь от жары, они смотрели на прохожих осоловелыми глазами. Рикша выбивался из сил. Дорога пошла в гору, и я наивно полагала, что монахини выйдут из коляски, сжалившись над беднягой. Однако они продолжали спокойно сидеть. Рикша заплетающимся шагом потащил коляску в гору. Монахиням медленная езда не понравилась. Одна из них брезгливо ткнула рикшу рукояткой зонтика и бросила отрывисто: «Скорей!». Рикша глотнул воздух открытым ртом, судорожно дернул тонкой шеей и попытался ускорить шаг. Было видно, что последние силы начинают ему изменять. Однако шестипудовых проповедниц «любви к ближнему» это не трогало и не волновало. Очевидно, христианские принципы «человеколюбия» на индийских рикш не распространялись.

…Перед рождеством город ярко украсили. В витринах магазинов были выставлены лучшие товары, перед домами христиан висели цветные бумажные фонарики. Изображения Христа и девы Марии были увиты гирляндами цветов. В лавках и прямо на улицах продавались раскрашенные рождественские поздравительные открытки. На них были нарисованы елки, заснеженные деревни и улыбающиеся деды-морозы. На Главной улице в витрине одного из магазинов я увидела деда-мороза. Он был сделан из ваты и ярко раскрашен. Толпа полуголых черных ребятишек не отрывала от витрины широко раскрытых восторженных глаз. При виде стоявшего под лучами тропического солнца деда-мороза в теплой шубе я внутренне содрогнулась, как если бы увидела человека в купальном костюме, окруженного льдами и айсбергами Северного полюса. Однако ребятам он нравился. Я слышала, как они тихо переговаривались между собой. Самый старший из них решительно сказал:

— Это Шива. Так его одевают христиане.

— Нет, Кришна, — возразил ему быстроглазый мальчуган, — смотри, у него из мешка торчит флейта.

Третий, самый рассудительный, сказал, что это — христианский бог.

— Это дед-мороз, — вмешалась я.

Шесть пар любопытных глаз уставились на меня с некоторым изумлением.

— А что такое «дед-мороз»?

Но объяснить им этого мне так и не удалось.

В ночь на рождество весь город был иллюминирован. Звонили колокола, рвались хлопушки, и цветными звездами в ночном небе рассыпался фейерверк. И это торжество, и сама манера его празднования чем-то очень напоминали индусский праздник Дивали.

Я хожу по улицам Тривандрама и наблюдаю. Вижу сильную высокую стать мужчин и стройные, грациозные фигуры женщин. На мужчинах белоснежные дхоти, повязанные на южный манер, и чистые, хорошо отглаженные рубашки. Женщины носят сари неярких цветов. Их приглушенные тона удивительно гармонично сочетаются друг с другом. В людях не чувствуется той веками выработанной приниженности, которую можно встретить в других штатах страны. При встрече с европейцем малаяли не опускают глаз, а глядят прямо и независимо. Независимая и свободная манера держать себя, на мой взгляд, самая характерная черта жителей Кералы.

Среди народа Кералы сохранился ряд интересных пережитков древнего строя. Здесь вы найдете так называемую объединенную семью — «таравад». Под одной крышей живут взрослые братья и сестры со своим потомством. В объединенной семье до сих пор еще сильны пережитки матриархата. Наследование в этих семьях идет по материнской линии, и потомство по мужской линии не имеет никаких прав. И только самому старшему мужчине, который называется «каранаван», разрешается привести в такую семью свою жену и детей. Отделиться от «таравада» можно только с согласия всех членов семьи. Обычай «таравада» характерен в основном для индусской общины. Он больше распространен в деревне и меньше — в городе.

Однажды я оказалась на берегу небольшого канала. По каналу медленно скользили груженные кокосовыми орехами лодки. В тени пальм было относительно прохладно, и я присела на ствол срубленного дерева. Неподалеку от меня остановилась группа людей. Это были лодочники и рабочие, обтесывавшие бревна в пальмовой роще. От группы отделился высокий человек с курчавой головой. Он подошел ко мне и спросил, кто я.

— Русская, из Москвы.

На моих глазах с человеком произошло чудесное превращение. Он как-то радостно и удивленно взглянул на меня и, быстро обернувшись к своим товарищам, торжествующе закричал: «Идите все сюда! Она из Советского Союза! Москва — это хорошо!» — добавил он.

Меня окружило человек двенадцать.

Курчавый сказал мне, что все они работают на этом канале. Они много читали о Советском Союзе, но хотят кое-что еще спросить. Я едва успевала отвечать на сыпавшиеся градом вопросы. Рабочие слушали внимательно и в знак согласия качали головами. На прощание мне преподнесли большой кокосовый орех.

— Возьмите, пожалуйста. Кокос — одно из главных богатств нашего штата. Эти орехи — лучшие в Индии!

В семи милях от Тривандрама находится морское побережье Ковалам — одно из красивейших мест Кералы. Ковалам считается лучшим пляжем Южной Индии. Вдоль берега тянутся заросли пальм. Узкую песчаную полосу справа и слева завершают сероватые скалы, круто обрывающиеся к океану. Пальмы растут даже на скалах. Легкий бриз играет их перистыми листьями. Вдали в океане виднеются рыбацкие лодки и парусники. Здесь очень тихо. И даже голоса голых мальчишек, ныряющих с соседней скалы, звучат как-то приглушенно, будто издалека. На одной из таких скал стоит бывший загородный дворец махарани Траванкура. Теперь этот дворец принадлежит государству, и его переделывают в дом для туристов. С гладкой, посыпанной песком и галькой площадки, на которой высится это сооружение, открывается вид на безбрежный океан. Голубая дымка над океаном пронизана золотом солнечных лучей. Я сижу на небольшой скамейке, поставленной на скале у самого обрыва. От подножия до вершины скалы вьется крутая тропинка. По ней поднимается человек. Он одет в белую рубашку и дхоти. «Наверно, гид», — думаю я и спешу покинуть мое тихое и прекрасное убежище. Но человек ускоряет шаги, и мне не удается ускользнуть. Он действительно оказывается гидом. В наших глазах настороженность, мы внимательно изучаем друг друга. За первыми вежливыми фразами кроется взаимная неприязнь. У меня — к надоедливому очередному гиду, у него — к временному предполагаемому хозяину. Но вот прозвучало хорошо знакомое слово «Москва», и наши отношения моментально меняются. «Мне многое надо у вас узнать и многое рассказать», — говорит он. Мы сидим на скамье у края скалы. Затем Чандра, так зовут гида, предлагает спуститься в рыбацкую деревню. Мы входим в деревню. Нас сразу окружают обитатели пальмовых хижин.

— Это товарищ из Москвы, — говорит Чандра.

Я чувствую дружеские пожатия сильных обветренных и огрубевших рук.

— Идемте ко мне в дом, — говорит один из рыбаков, — там прохладнее.

Мы входим в хижину. Она небольшая и очень чистая. Вся утварь лежит на полу единственной комнаты. Из угла поднимается женщина и складывает руки в приветственном «намасте». Рыбак что-то говорит женщине на малаялам. Женщина смеется, несмело подходит ко мне и произносит несколько фраз. Я не понимаю. Мне переводят: «Она сказала, что считает вас своей сестрой». Затем она снова скрывается в углу, приносит оттуда годовалого черноглазого мальчугана и протягивает его мне. Я беру малыша, но не знаю, что с ним делать. Его отец-рыбак улыбается и говорит: «Она хочет, чтобы вы его подержали. На счастье. Раньше считалось счастьем коснуться одежды святого. Ну, а моя жена, видно, думает иначе».