Он выглядел таким понурым, что на него было трудно смотреть без сердечной боли. Обычно он был суров и циничен, не позволял слабости ни себе, ни другим. Он не выжил бы, если бы был другим. Жизнь заставила его расстаться с комфортом человеческого взаимопонимания. Хорошо еще, что он сохранил взаимопонимание с собакой.

Она вспомнила его осторожное признание, что у него прежде была другая собака. Среди ужасов современного общества животные остаются близкими душами, существами, которым можно доверять. Ройс еще раз подумала о том, какое большое место занимают в наших сердцах животные. Кролик Рэббит Е. Ли остался в ее сердце навсегда. В отличие от людей животные способны на безоговорочную любовь.

– Дженни страдает точно так же, как страдала моя прежняя собака.

Голос Митча был тих, зато его обычно едва заметный южный акцент сейчас было очень легко распознать; так бывало всегда, когда Митчем владел гнев или горе. Он смотрел прямо перед собой, словно забыл о присутствии Ройс, и говорил тихим, но каким-то грозным тоном, насторожившим ее. Еще не зная, что ей предстоит услышать, она испытала прилив острой жалости.

– Я купил Дженни в качестве подарка себе на день рождения. Это случилось через двадцать пять лет после смерти Харли. – Митч по-прежнему смотрел прямо перед собой на пустую комнату, сумрачную в этот вечерний час. – Я до сих пор помню момент, когда впервые увидел Харли. Мне в тот день исполнилось восемь лет, но я не рассчитывал на подарок. До шести лет я вообще не знал даты своего рождения. Я никогда не получал подарков и не мечтал их когда-либо получить.

Ройс стало трудно дышать. Она совершенно не надеялась, что он станет делиться с ней воспоминаниями о своем прошлом. Начало его излияний не только застало ее врасплох, но и рассердило. Кто посмел так бессердечно относиться к ребенку?

Свое собственное детство она вспоминала как череду радостных празднований дней рождения. Их было так много, что все они слились у нее в памяти. Осталось только ощущение счастья и любви, окружавшей ее.

Однако она ухватилась за многозначительную информацию. Дженни было всего два года от роду. Значит, с тех пор, как Митч увидел Харли, прошло двадцать семь лет. Выходит, Митчу тридцать пять лет, а не тридцать семь, как явствует из свидетельства о рождении. Зачем ему понадобилось лгать о своем имени и возрасте?

– Харли не был щенком, – продолжал Митч, не заметив, что проговорился. – Это был старый пес-ищейка, с седой мордой и длинными обвислыми ушами. Он трусил по Грязной улочке, и я подумал: сам Бог послал мне его в подарок. На нем не было ошейника, и все подумали, что он удрал из грузовика, проезжавшего по шоссе. Я много дней упрашивал, чтобы мне разрешили оставить его себе, и в конце концов добился своего.

«Смотри на меня, – беззвучно молила его Ройс. – Обращайся ко мне, а не к пустоте». Митч настолько привык не доверять людям, что недоверчивость превратилась в неотъемлемую часть его личности. Потребовался шок от несчастного случая с Дженни, чтобы у него развязался язык. Ройс боялась до него дотронуться, чтобы он ненароком не пришел в себя.

– Следующие три месяца мы с Харли были неразлучны. Наконец-то у меня появился товарищ для игр. Я расставался с ним только перед сном, когда выпускал из дома, прежде чем идти умываться. На рассвете он всегда возвращался. Но в один прекрасный день он не явился даже к завтраку.

Ему не нужно было смотреть на нее, хотя ей по-прежнему хотелось, чтобы он о ней вспомнил, – она и так догадывалась, что творится у него в душе. Как ей хотелось прикоснуться к нему, уничтожить разделявшую их трещину, преодолеть расстояние, отделявшее его от всех остальных людей, которое он так заботливо сохранял! Она хотела, чтобы, несмотря на ее молчание, он знал, что на нее можно опереться.

– Наступил полдень, а Харли все не было. Я стал прочесывать рощу, овраги, дошел до омута, где ловили рыбу, но его и след простыл. Все говорили, что он как появился, так и исчез. Но я-то знал, что он меня любит и ни за что не ушел бы по своей воле. Я искал его всю ночь. Я так громко выкрикивал его имя, что меня, должно быть, было слышно в соседнем графстве. – Теперь Митч говорил ровным тоном, но его боль была слышна в каждом слове. – Я знал, что с Харли приключилась беда и он ждет моей помощи.

Ройс вовсю таращила глаза, чтобы не залиться слезами. Где были при всем этом его родители? У нее переворачивалось сердце от неведомого прежде волнения, так она сочувствовала одинокому мальчишке, в слезах продирающемуся сквозь ночные заросли в поисках обожаемого пса.

– На второй день я начал обход окрестных ферм. Последней стала птицеферма Слокума. Мне навстречу вышел хозяин – здоровенный детина с длиннющей бородой, как у ветхозаветного персонажа. «Так это твоя собака, парень? Старая длинноухая ищейка?» – «Да, сэр, – с гордостью ответил я, – Харли – мой пес». «Что ж, – проревел он, хватая меня за руку, – сейчас ты увидишь, как поступают с собаками, таскающими яйца». Он затащил меня за сарай…

Митч помедлил, и Ройс закрыла глаза, зная, что за сараем маленького Митча ждало какое-то страшное зрелище, что-то, чего не полагалось видеть ребенку. А ведь Харли был не просто псом – он любил Митча; возможно, это была единственная любовь, которую Митчу довелось познать в детстве.

– Фермер приколотил все его четыре лапы к стене, а уши прибил над головой одним гвоздем. Он его распял! Харли был едва жив. Я позвал его, и он с трудом приоткрыл один глаз. Он смотрел на меня одним глазом, моля о помощи и скуля… совсем как Дженни. Он умолял меня спасти его, но я не мог до него дотянуться.

Ройс корчилась от спазм в желудке. Ей никогда не приходилось слышать о подобном варварстве. Она отчетливо слышала учащенное сердцебиение восьмилетнего мальчугана, желающего спасти любимую собаку, но неспособного это сделать.

– «Куда же ты глядел, парень? – заорал на меня фермер. – Разве ты не знаешь, как поступают в наших краях с жадными до яиц собаками? Он будет висеть, пока не подохнет. – Старая сволочь запихнула руки в карманы комбинезона. – Если хочешь ему помочь, то лучше пристрели». Я не мог допустить, чтобы Харли медленно подыхал на стене сарая, под безжалостными лучами солнца. Вокруг его кровоточащих ран уже роились мухи, язык распух и почернел от жажды. «Давайте ружье», – сказал я.

По щекам Ройс уже катились слезы. Господи, как старый человек мог так поступить с несчастным мальчишкой?

– Он принес дробовик. Я никогда в жизни не стрелял, не знал, что стою слишком близко и что от отдачи шлепнусь на задницу. «Прощай, Харли, – сказал я. – Я тебя никогда не забуду». Харли заскулил. Это был самый жалобный звук, какой мне когда-либо доводилось слышать. Даже теперь, после стольких лет, он стоит у меня в ушах. Я вижу его, беспомощно висящего на гвоздях. Нельзя, чтобы кому-нибудь еще пришлось страдать так же, как ему. «Я люблю тебя, Харли, и всегда буду любить». Я зажмурился и выстрелил. Когда я открыл глаза, оказалось, что я валяюсь на земле, весь в крови Харли, в клочках его шерсти. От него ничего не осталось, кроме четырех лап, прибитых к стене. – С каждым новым словом голос Митча становился все тише. – И еще длинных окровавленных ушей, висящих на одном гвозде.

В комнате ожидания раздался надрывный всхлип. Ройс не сразу поняла, что этот звук издала она. Она словно очутилась в прошлом и вместе с невинным ребенком терзалась от боли, свалившей его наземь, и от невыносимой жалости к собаке, которую он беззаветно любил, но был вынужден собственноручно прикончить.

Это был единственный в его детской жизни подарок на день рождения. Дар свыше.