Рядом с буханкой хлеба лежал продолговатый конверт.

Письмо, адресованное ему лично.

Ледяные пальцы страха сжали загривок.

Мальчик застыл, разглядывая белый бумажный прямоугольник. Был ли здесь конверт раньше?

Нет, невозможно. Иначе он бы его обязательно заметил.

Билли захотелось убежать на улицу или спрятаться у себя наверху, чтобы там дождаться возвращения родителей, забыть о самом существовании этой кухни, но конверт словно приковал его. Он просто не мог отвести от него глаза. Потом потянулся и осторожно, словно мину-ловушку, приподнял его, держа перед собой на расстоянии вытянутой руки. Мальчик не хотел открывать конверт, боялся его открывать, но нужно было обязательно узнать, что внутри. Он осторожно пощупал бумагу пальцами, проверяя, нет ли внутри фотографий.

Его обнаженной матери.

Пальцы дрожали. На ощупь конверт оказался мягкий, фотографий там явно не было.

Одним быстрым движением Билли вскрыл его.

На гладкой белой бумаге чернели всего два слова:

ВЫХОДИ ПОИГРАТЬ

Выходи поиграть. Два совершенно безобидных слова, можно сказать, даже невинных, за которыми кроется совершенно иное значение.

Билли точно знал, кто прислал это письмо, хотя на конверте не было никакой подписи, и прекрасно понял, что означает это послание.

Выходи поиграть.

Он бросил листок на пол и попятился. Надо было поехать с родителями. Ему не следовало оставаться одному. И что на него нашло? Сумеречный дом, который всего минуту назад казался таким удивительным и замечательным, теперь был полон теней. Потянувшись, Билли щелкнул выключателем светильника над раковиной.

Ничего не произошло.

Электричество отключили.

Теперь он действительно испугался. Поспешив к телефону. Билли схватил трубку.

Телефон молчал.

Сквозь барабанную дробь дождевых капель отчетливо слышалось тихое урчание автомобильного двигателя. Билли метнулся к задней двери проверить, хорошо ли она заперта, потом запер входную дверь. Потом подошел к окну и выглянул наружу. За потеками воды на стекле он смог различить фигуру, стоящую на обочине рядом с дорожкой, ведущей к дому. Фигуру в голубой униформе, с бледным пятном лица и красными волосами.

Выходи поиграть.

Мальчик отшатнулся от окна и задернул шторы. И в ту же секунду пожалел об этом. Абсолютно глупое решение. Теперь он взаперти и не сможет увидеть, что происходит снаружи.

Рука сама потянулась к шнуру, чтобы раздвинуть шторы обратно, но тут же упала. А что, если почтальон уже на крыльце, стоит прямо напротив окна и с ухмылкой ждет, когда он выглянет?

Что ему тогда делать? Что он может сделать?

За мгновение до того, как упали шторы, он видел, как почтальон направился к дому. Или ему показалось? Билли уже не помнил.

Он быстро огляделся по сторонам. В родительской спальне шторы были раздвинуты, но их окно выходило на лес. Оттуда ничего не увидеть, кроме деревьев.

И почтальона, если он подкрадется с той стороны.

Билли бегом взлетел к себе наверх. В его комнате дверей не было, лестница заканчивалась на площадке второго этажа. Но под руками оказалась бейсбольная бита. В случае чего ею можно будет защищаться. Мальчик пошарил глазами в поисках еще чего-нибудь тяжелого, что можно будет швырнуть в почтальона, если тот появится в доме и начнет подниматься по лестнице. Подхватив несколько старых тяжелых игрушек, которыми он давно уже не играл, Билли залез на кровать. Крепко сжимая биту в руках, он принялся ждать, готовый к бою, прислушиваясь к малейшему постороннему звуку внутри дома.

Но единственным звуком был непрекращающийся шум дождя. Билли так больше ничего и не услышал вплоть до того момента, когда спустя час к дому подъехала машина родителей.

Дуг вышел на улицу и двинулся к почтовому ящику. Прошло достаточно времени с тех пор, когда он последний раз, что называется, разбирал почту, и его снедало немалое любопытство – хотелось узнать, какого рода письма теперь присылает им почтальон. Последнюю неделю он регулярно вставал раньше всех и успевал переправить свежую корреспонденцию прямиком в мусорный бак, причем старался зарыть ее как можно глубже, чтобы письма случайно не выпали, когда в помойке станет рыться голодная собака, неугомонный скунс или любопытный енот.

Но Дуг не мог не думать о содержании посланий. Разумеется, было приятно осознавать, что у него достало сил сопротивляться постоянному искушению, что любые номера, которые планировало отколоть почтовое ведомство по отношению к нему и его семье, с успехом проваливались, но Дуг не стал бы отрицать, что где-то в глубине сознания постоянно зудит странное стремление, своего рода упрямство, сродни тому, которое иногда заставляло его нарочно поступать наперекор каким-либо требованиям властей, это упрямство просто подталкивало руку вскрыть конверты и узнать, что внутри. Причем Дуг прекрасно осознавал, что в сложившихся обстоятельствах это самое глупое и бессмысленное занятие.

Он вспомнил про Хоби и Айрин, которые перестали подходить к телефону и открывать дверь.

Мелкий гравий хрустел под ногами. Дуг дошел до конца дорожки и открыл почтовый ящик.

Внутри лежал один-единственный конверт. Характерная компьютерная рассылка. Надписан он был незатейливо: «Жильцу». Дуг вынул конверт и захлопнул дверцу. Мысленно он еще дискутировал сам с собой, следует вскрыть послание или нет, но руки уже сами разорвали бумагу. Внутри оказалась профессионально отпечатанная листовка с двумя фотографиями.

Фотографиями обнаженной женщины.

Тритии.

Во рту внезапно пересохло, коленки подогнулись. Он перевернул листовку и начал читать.

ПРИВЕТ, МЕНЯ ЗОВУТ ТРИТИЯ.

Я ХОЧУ СТАТЬ ТВОЕЙ САМОЙ

ОРИГИНАЛЬНОЙ ПОДРУЖКОЙ.

ПРИГЛАШАЮ ТЕБЯ В «РАНЧО-КЛУБ»,

И ПОСЫЛАЮ ДВЕ СВОИ ФОТОГРАФИИ,

ЧТОБЫ ТЫ ХОТЬ НЕМНОГО

ПРЕДСТАВИЛ, ЧТО МОЖЕШЬ ПОЛУЧИТЬ,

ЕСЛИ СТАНЕШЬ ЧЛЕНОМ НАШЕГО

КЛУБА. ПО НОЧАМ Я ЖЕНА И МАТЬ,

НО ДНЕМ Я СТАНУ ТАКОЙ, КАК Ты

ПОЖЕЛАЕШЬ. ТВОЕЙ ЗНОЙНОЙ

ШЛЮХОЙ. ТВОЕЙ РАБЫНЕЙ...

Дальше читать он не мог. Задыхаясь от ярости и отвращения, Дуг дрожащими пальцами перевернул листовку и еще раз взглянул на фотографии. На одной из них Трития стояла на коленях, выставив перед камерой великолепный круглый белый зад.

Только...

Только это была не Трития. Потому что ягодицы были слишком круглые, слишком крепкие, ягодицы молодой женщины, лет двадцати, не больше. Он присмотрелся внимательнее.

Знакомого родимого пятна на попке чуть ниже крестца тоже как не бывало. К тому же пальцы рук были слишком короткими и толстыми. Дуг принялся изучать другую фотографию. На этой женщина лежала в плетеном кресле-качалке, прикрыв глаза, широко расставив ноги и запустив пальцы себе в промежность. Груди явно не те. По размеру примерно подходят, но у Триш соски гораздо темнее и гораздо больше торчат.

Он разорвал на мелкие клочки и листовку с фотографиями, и конверт. Почтальон, очевидно, смонтировал изображения. Соединил голову Триш с чьим-то телом. Хотя совершенно непонятно, каким образом к почтальону могли попасть ее фотографии. Монтаж выполнен безупречно – стыковки практически незаметны, – и может ввести в заблуждение кого угодно.

Только не его.

Но в чем смысл? Зачем такие труды?

А может, это не только для него? Может, почтальон разослал такие же листовки по всему городу? И куча мужчин в данный момент уже вовсю глазеют на обнаженное тело его жены, читают этот текст и пускают слюни, предвкушая эротические приключения?

Дуг усилием воли выбросил эту мысль из головы и пошел домой.

Но по дороге подошел к мусорному ящику и по обыкновению глубоко запрятал обрывки бумаги.

На следующий день, когда они опять поехали за покупками, город выглядел еще более заброшенным. Машин на дороге практически не было, считанные прохожие торопливо мелькали в глубине улиц. Поэтому большая толпа, собравшаяся на автостоянке перед лавкой деликатесов, немало озадачила Дуга. Вообще-то он планировал заехать в промтоварный магазин, купить про запас новых батареек для фонарей и радиоприемника, но, увидев скопление народа у Бейлеса, подъехал туда. Припарковав машину рядом с серым джипом «чероки», он вышел на площадку. Группа людей, стоявших полукругом перед фургоном Тодда Голда, вела себя довольно спокойно и тихо, но в этом спокойствии было нечто угрожающее. Дуг подошел поближе и увидел несколько знакомых лиц – его учеников и взрослых. Казалось, все чего-то ждут, и хотя ни в выражении лиц, ни в позах не было ничего необычного, слитная толпа производила неприятно-злобное впечатление.