Насыщение германской армии национал-социалистическим духом и партийными элементами шло в том же направлении и проходило те же этапы, через которые в свое время прошла Красная армия, но никогда все же не достигло тех степеней, какие имели место в последней. Создание специальных крупных соединений войск СС и массовое присвоение партийцам офицерских чинов наблюдалось в германской армии только в последней, самой критической фазе войны[915], а в Советском Союзе еще до войны НКВД имел многочисленные специальные соединения всех родов оружия[916], и свыше 80 % командного состава Красной армии составляли члены Всесоюзной Коммунистической партии большевиков[917]. Основная разница заключалась в том, что в Германии армия и Генеральный штаб поддерживали Гитлера и шли с ним нога в ногу, но во многих вопросах оставались оппозиционными и решались на открытое противодействие национал-социалистической партии[918] и СС, как показывает хотя бы пример Браухича[919], а в Советском Союзе Красная армия и Генеральный штаб находились всецело в руках Коммунистической партии и беспрекословно выполняли приказы ее Политбюро. Гитлеровскому режиму не удалось до конца выполнить той программы, которая уже давно была осуществлена в Советском Союзе[920].

Беспредельное могущество в Германии Гестапо и СС вошло в поговорку, и в глазах всего мира оно является непревзойденным примером бесконтрольности и произвола органов насилия, созданных когда-либо деспотической властью. Но иначе смотрели на это мы, бывшие советские граждане (я еще раз повторяю — те, кто не сидел за колючей проволокой). Когда мы сравнивали действия Гестапо и СС с практикой работы НКВД, к которой мы привыкли у себя на родине, то поражались нерешительности и осторожности германских органов террора и той смелости, с которой многие германские организации противодействовали всемогущему Гиммлеру, особенно в первый период войны.

Конечно, это противодействие было очень относительным, но в наших глазах и оно казалось удивительным и невероятным. Мы привыкли, что прямые и косвенные приказы и пожелания НКВД выполняются немедленно, точно и совершенно безоговорочно, если даже они идут вразрез со всеми прежними распоряжениями вышестоящих властей. Действия и распоряжения НКВД обсуждению не подлежали, они могли только беспрекословно выполняться. Только в самом последнем периоде войны, когда Гиммлер занял пост министра внутренних дел и был назначен командующим резервными войсками и фольксштурмом[921], он сосредоточил в своих руках такую власть, которую имели у нас в свое время Дзержинский, Ягода и Ежов и которую имеет в настоящее время Берия. В этом вопросе национал-социализм также только шел по пути, уже пройденному советской властью, методы и характер действий обоих режимов были совершенно идентичны.

Широкую известность получили за границей антирелигиозные мероприятия национал-социалистов и особенно поход их против Католической Церкви. На Западе негодовали и возмущались по этому поводу, а мы, советские граждане, вообще не замечали этой антирелигиозной установки национал-социализма, настолько она была слабее и нерешительнее советской. Количество лиц, пострадавших в Германии за свои религиозные убеждения, даже по тем сведениям, которые были опубликованы в первые недели после окончания войны, едва ли превышает 10–15 % от советских жертв. В этом вопросе национал-социализм также шел по советскому пути и почти точно копировал советские методы, хотя и не успел пройти всех этапов советской антирелигиозной кампании. Разница была только в том, что в наиболее острый момент вооруженной борьбы национал-социалисты еще усилили свой антирелигиозный курс и тем резко увеличили количество своих врагов, а большевики отменили все преследования и поставили Церковь на службу советской власти и тем самым обезоружили многих своих политических противников. Это является дополнительным доказательством фактической тупости и близорукости Берлина и политической мудрости и дальнозоркости Москвы.

Это внешнее подобие и тождественность практических действий обеих этих противоположных политических идеологий бросались в глаза нам на каждом шагу. Разгром группировки Штрассера и чистка неугодного Гитлеру генералитета и офицерства проводились такими же методами и даже с такой же формулировкой, как и разгром правой и левой оппозиций у нас и чистка Красной армии в 1937–1938 гг. Заявление Гитлера, что закон — это он, вполне точно соответствует официальному советскому положению, что слово Сталина — закон. В Германии присуждали тысячи и тысячи людей к заключению в концентрационных лагерях или к смертной казни, исходя из так называемого «здорового народного чувства», а в Советском Союзе это же самое делали на основании «революционной совести».

Таких примеров можно привести сколько угодно, но и сказанного уже достаточно, чтобы вывести определенные заключения. Написав на своих знаменах лозунг борьбы против большевизма и ведя войну против советской власти, германский национал-социализм в своих практических мероприятиях шел по пути, проложенному советской властью, и копировал все методы и приемы большевизма, хотя и делал это на свой, прусский, манер. Парадоксальность и особенная нелепость положения заключались в том, что национал-социализм в процессе войны против Советского Союза проходил все те этапы развития и воспринимал те методы большевизма, от которых сама советская власть начала постепенно отказываться. В результате, к концу войны гитлеровский режим оказался во многих отношениях более «советизированным», чем была к тому времени сама советская власть, и идеологические причины войны, о которых так много кричали Гитлер и Геббельс, становились совершенно беспочвенными и непонятными.

Таково было впечатление всех советских граждан, с которыми мне приходилось сталкиваться. И повторяю еще раз, что речь идет о практических мероприятиях национал-социализма, его ежедневной практике, методах работы и структурных особенностях, а также о чисто практических тенденциях его развития. Но, как уже говорилось выше, в этой системе практика всецело доминировала над теорией, тем более что многие целевые установки национал-социализма держались в строгом секрете его вождями и были совершенно не известны не только иностранцам, но даже рядовым членам партии и большинству немцев. Совокупность этих обстоятельств чрезвычайно облегчила в свое время Гитлеру привлечение в ряды его партии многочисленных коммунистов и социал-демократов, но она также способствовала после войны обратному переходу, быстрому росту Коммунистической партии и легкому внедрению советской системы в Германии. Этот процесс совершается тем легче, что для многих сотен и тысяч и даже миллионов людей он не связан с ломкой ставших для них привычными практических сторон их политической жизни.

Не менее интересно также, как средний немец и в том числе рядовой член национал-социалистической партии и даже эсэсовец воспринимал советскую действительность и практическую сторону большевизма. Советские газеты писали, что немцы были поражены изобилием советской страны, ее высокой культурой, зажиточностью советских граждан и образцовым порядком социалистического хозяйства. Талантливая ложь Ильи Эренбурга, описывающего блестящим стилем и со свойственным ему мастерством, как немцы набросились в Советском Союзе на невиданные в голодной Германии куриц, яйца и масло, обошла весь мир. Германские газеты наоборот, писали о грязи, голоде и потрясающей нищете советских граждан и не жалели при этом самых мрачных красок. Истина, как и во всех остальных случаях, была где-то посередине и не совпадала ни с советской, ни с немецкой версией.