Первое впечатление немцев от жизни в Советском Союзе было действительно ужасным. В деревнях полуразвалившиеся избы с прогнившими соломенными крышами, убогое колхозное хозяйство, мелкий и худой скот, оборванные крестьяне и наши ужасные дороги с бесчисленными выбоинами и лужами, в которых немецкие машины завязали до ступиц и осей, и их приходилось вытаскивать волами. В городах — голодное, грязное и оборванное население, давно не ремонтированные дома, квартиры, наполненные клопами, закопченные кухни, допотопные булыжные мостовые и тротуары, по которым невозможно ходить без риска поломать ноги. Всюду потрясающая нищета, воровство, жульничество и хамство народа, измученного долголетней и ожесточенной борьбой за существование. И все это на фоне безграничных полей великолепной, плодородной земли, могучих лесов, многоводных рек, наполненных всякой рыбой, и многочисленных заводов и фабрик. Зрелище страшное, дикое и непонятное[922].
Немцы проходили по нашей стране сотни километров, встречали десятки городов и тысячи сел и везде наблюдали одну и ту же картину. Постепенно первое впечатление сглаживалось, и на смену ему приходили обобщения и логические выводы. Большинство искало объяснения непонятных картин незнакомой и чуждой страны, и вполне естественно напрашивалось сравнение со своей родиной, оставленной далеко на Западе. Это было не только естественно, но и приятно для национального самолюбия. По сравнению с Советским Союзом Германия казалась раем земным и ее национал-социалистические порядки — идеалом государственного устройства. Но проходили недели и месяцы, и чужая страна становилась более понятной и привычной. Картины нищеты перестали удивлять, и среди местного населения появлялись знакомые и даже друзья. Долгие разговоры с ними, а также между собой постепенно открывали завесу и связывали первые отрывочные впечатления в одну общую, цельную картину, название которой — Советский Союз.
К своему крайнему удивлению немцы обнаруживали, что наши оборванные и несчастные люди не только грамотны, но даже знают музыку и литературу лучше их самих. Обрывки нашего искусства, которые они могли видеть, казались им поразительными и восхищали их. Наши женщины и девушки оказывались более содержательными, чем немки, и даже поражали рядовых немцев своими запросами, интересами и значительно более высокой нравственностью. Рабочие наши знали современные методы производства, а специалисты всех отраслей, особенно старые, были в курсе почти всех достижений немецкой техники. Советские солдаты дрались лучше всех прежних противников Германии, а советские генералы и офицеры проявляли временами высокое мастерство в ведении современного боя. Неудивительно, что фронтовики, возвращавшиеся из России, так возмущались геббельсовской пропагандой «унтерменшей» и постоянными криками Гитлера о нашествии диких азиатских орд. Рядовые немцы убеждались, что нищета и несчастное положение народа еще не является достаточной причиной для презрительного к нему отношения.
С другой стороны, чуждые и казавшиеся вначале дикими советские порядки постепенно становились более понятными. Десятки тысяч немецких тыловых работников, организовывая тыл своей наступающей армии, знакомились на практике с советским административным устройством, судопроизводством, организацией хозяйства, с колхозами, совхозами, заводами, фабриками, торговой сетью, учебными заведениями, музеями и театрами. И чем более они входили в курс нашей жизни, тем отчетливее проступало внешнее сходство между обеими противоположными системами: большевизмом и национал-социализмом. Так же как и советские граждане, немцы все чаще начинали говорить: «У вас почти все то же, что и у нас». Разница была только в том, что нам, советским гражданам, национал-социализм казался каким-то половинчатым и незаконченным большевизмом, а немцам советская система представлялась той уродливой целью, к которой неуклонно стремился германский национал-социализм. Это заключение я вывел не на основе каких-то отвлеченных, теоретических рассуждений, а из откровенных бесед со многими десятками и сотнями немцев и советских граждан самого разного служебного положения, профессии, пола и возраста. Таково массовое впечатление сотен тысяч людей.
Выводы, которые делали рядовые немцы из этого сравнения, были самые разные. Наиболее фанатичные последователи Гитлера утверждали, что гениальность их фюрера остановила Германию на полпути к большевизму и что только этим объясняется внешнее сходство двух систем. Эти люди не интересовались историей развития советской системы и намеренно закрывали глаза на неприятные для них факты практического развития национал-социализма. Другие без особенных раздумий «врастали» в большевизм и старались извлечь как можно больше личной пользы из эксплуатирования знакомой системы. Таких было огромное большинство, особенно среди партийных чиновников различных немецких административных и хозяйственных организаций на занятых ими областях и республиках Советского Союза. Третьи пленились советской системой, созданными ею возможностями бесконечной эксплуатации всех слоев населения, контроля и подавления всякого выражения недовольства. Многие работники СД открыто выражали свое восхищение методами работы НКВД, а сотрудники германского министра сельского хозяйства Дарре[923] не скрывали, что колхоз им представляется наиболее выгодной для государства формой организации сельского хозяйства. Наконец, четвертые, особенно из тех, кто сблизился с местным населением и узнал от советских людей все подробности развития большевизму, ясно увидели, к какому конечному результату стремится германский национал-социализм, несмотря на все свои крикливые лозунги. Эту категорию составляли, главным образом, люди, еще ранее враждебно настроенные по отношению к гитлеризму и только укрепившиеся в своей враждебности после знакомства с Советским Союзом. Но я встречал среди этой группы также и прежних фанатичных партийцев, растерявших во время войны весь свой фанатизм.
В одном только были согласны все немцы, побывавшие в Советском Союзе, а именно в том, что антисоветская пропаганда Министерства Геббельса и других центральных немецких организаций была очень слаба и не раскрывала до конца всех особенностей своего основного политического противника. Для немецких верхов и в том числе для самого Гитлера Советский Союз до конца оставался неразгаданным сфинксом, хотя никакой особенной загадки он в себе не заключает.
Загадочен он только для тех, кто не хочет или не может его объективно изучать. Национал-социализм не победил и не мог политически победить большевизма в Советском Союзе, потому что у себя на родине он шел по его же практическому пути[924]. Поэтому в занятых областях Советского Союза немцы не отменяли советских порядков, а только кроили их по своей германской мерке и приспосабливали для своих выгод. В результате такой политики Красная армия вошла в Берлин.
Приведенное выше сравнение большевизма и национал-социализма не претендует на полноту или глубокое научное обоснование. Это есть просто коротко подведенный итог народного мнения. Для действительно объективного и научного исследования этих двух систем еще не пришло время, и сложная политическая обстановка послевоенного периода заставляет многих сознательно закрывать глаза на очевидные факты. Однако каждый честный человек должен признать, что Гитлер и его единомышленники действительно представляли себе национал-социализм как некое противоядие против большевизма, хотя их методы лечения этой болезни и оказались губительными для человечества. Но, как это видно уже сейчас, еще гораздо более губительные результаты дает лечение от национал-социализма путем прививки большевизма, ибо это тот же самый яд, но только значительно более сильно действующий и привитый человечеству в гораздо больших количествах. Тем государственным людям Запада, которые ломают себе голову в тщетных поисках иммунитета против обеих разновидностей этой страшной болезни человечества, можно посоветовать прислушаться к мнению тех народов, которые уже переболели этой болезнью, а именно русского и немецкого, и не пытаются лечить дизентерию прививкой холеры.
