— Так это же мы! — воскликнул Дроздик. — А вы Степан Бондарев?

— Степан Карпович, — отрекомендовался старик. Гера глядел на него и не верил: неужели правда — он? Степан Бондарев или… Степан Бондарь? Неужели сейчас разъяснится все, ради чего он пошел в поход? Только странное дело… Гера шел навстречу этому человеку совершенно спокойный. Тогда, в музее, приближаясь к записке, чтобы посмотреть, что написано в ней на обороте, он и то волновался. А сейчас? Ну почему так ровно бьется сердце? Хотелось лишь поскорее спросить про записку.

Желанного гостя уже окружили со всех сторон ребята.

— Вы партизанили в этих краях? А в сталактитовых пещерах хранили оружие? А в хуторе Алюк тоже бывали? — О хуторе спросила Гутя. И на все вопросы старик отвечал утвердительно. «Да, партизанил». «Да, в пещерах оружие хранили». «Да, на хуторе Алюк бывал и притом много раз!»

У Геры исчезли все сомнения. Он понял: перед ним и вправду стоит человек, которого он с таким нетерпением хотел видеть и про которого сказано в записке, что он знает, где спрятано.

— Расскажите скорее, — затормошили ребята старика, усаживая его на траву перед палатками.

И он начал рассказывать. А потом был обед — дежурные принесли гостю миску пахучего борща. И после обеда он снова рассказывал. По режиму полагался мертвый час. Но разве тут до сна? Как уселись на пригорке в тени широкого граба, так и слушали старого партизана до самой темноты…

— Мне было тогда двадцать лет.

Пришел на Кавказ белогвардейский генерал Деникин. И сразу объявил мобилизацию в свою армию. Я под самый первый призыв попал. Только воевать за белых у меня не было охоты. Мой отец в Красной Армии служил, при отступлении наших частей вместе с ними в астраханские степи подался. А я с дружком, как беляки за мной пришли, убежал в лес к партизанам.

Было это в сентябре, а то, почитай, и в октябре восемнадцатого. Под Чистым Ключом мы тогда белым покоя не давали. А летом девятнадцатого приехали к нам большевики-подпольщики из города и организовали главный штаб — всех партизан по берегу Черного моря объединили. Главный штаб руководил теперь всеми операциями против деникинцев.

Командовал нашим Чистоключевским отрядом отчаянный человек. Черночубом звали. Из наших, кубанских был, смельчак, каких я после не видывал. Меня он своим адъютантом сделал. И вот помню такой случай. Двинулись мы от Чистого Ключа на равнину, окружили одну станицу и завязали с белыми бой. Белых уйма, нас меньше. И вот Черночуб придумал: дайте, говорит, мне офицерскую одежду. За этим дело не стало. Переоделся он и меня тоже в беляковскую форму нарядил, в солдатскую. Сели мы на лошадей и — под огонь! Под выстрелами поскакали к станице — краем, по-над леском. И выскочили на передовую линию казачьего фронта. Беляки-то свои батареи перед станицей поставили. Вот мы к этим батареям и подлетели.

Подлетаем, значит, к одной, и Черночуб приказ отдает белому офицеру: срочно выходить на огневую позицию! Отдал приказ и дальше. Белый офицер в суматохе не разобрался — и раз вперед! А тут его наши в цоп!

Такой же спектакль разыграли мы и с пулеметной командой беляков. Двадцать пулеметов с тачанками, как один, в наших руках оказались.

Под Черночубом лошадь убили. Он свалился, чуть ногу не сломал, да сразу вскочил, а я закричал: «Лошадь офицеру!» Опять в суматохе беляки не разглядели, лошадь подвели, ну, мы назад к себе, за лесок. Как целы остались, до сих пор удивляюсь.

Ежели коротко сказать — вернулись мы к своим и Черночуб белякам ультиматум послал: складывайте, такие-сякие, оружие, драться вам все равно нечем. Они туда-сюда, заерепенились, а глянули — пушки-то да пулеметы у нас. А пока мы переговоры вели, еще и позиции хорошие заняли. И как ударили по белякам из их же пушечек!

Конечно, и нам доставалось… Каратели лютовали. Налетят на станицу, в которой наши семьи, рубят подряд — людей губят, дома сжигают. Один раз целый отряд погиб.

— Алюкский? — не выдержал Гера.

— Вот, вот. Точно — Алюкский. Слыхали, значит? Предатель их выдал. А командир ихний — дружок был нашему Черночубу.

Вот уж не помню, как его звали. Погиб он. Черночуб узнал и сам не свой сделался. Каратели-то отряд истребили и хутор сожгли. Тут приходит нам из главного штаба приказ: идти в Верхнереченскую. А в Верхнереченской этот самый отряд карателей стоял. И приказ такой: по карателям за все их бесчинства ударить по-партизански. Задача ясная. Помню, вечером захожу я в хату, где Черночуб жил, а он голову руками зажал, думает. Шевели, говорит, мозгами, Степан. Дело сурьезное. Никому он еще про то не объявил, а мне рассказал, И добавил: тебе задание, Степан. Сказывают, в Верхнереченской предатель тот свою шкуру спасает, холуйствует перед беляками, спину выгибает. Надо нам его не упустить.

Вышли мы вечером. Черночуб остановил отряд в лесу, всем объявил, куда идем, зачем. Пошли дальше лесом, речка — сажени две шириной, быстроводная. А ночи уже морозные, одежда обледенела, руки закоченели, продрогли мы все. Наутро к открытому полю подобрались, в полуверсте от Верхнереченской. Церковь белеет. Лай собак слышен. Повели наступление с трех сторон. Не по улицам, а по дворам да огородам. К центру пробираемся.

Да только чуть успели через первые заборы перемахнуть — жители навстречу высыпали. Рады нам, угощают, кто чем — пирожками, варениками, салом. Ждали нас и жалели. Рассказали они, где у гарнизона пулеметы. Да гарнизон тоже не дремал — тревога, в колокол зазвонили. И с колокольни пулеметный огонь захлестал.

Черночуб рассердился: ах, говорит, ты святая обитель! Всякой нечисти пристанище даешь? Так пускай и нас господь-бог не осудит! И дал команду по церкви палить. Порешили мы тогда эту их святую обитель — замолчал их пулемет, а мы сто человек обезоружили, офицера к Черночубу привели. Я же бросился за предателем. Первым делом к хозяйке, где офицер на постое был, ее расспросил. И кто же помог мне? Такой вот вроде вас, парнишка. Поманил меня и на сарай показал, когда мы из хаты вышли. Там я и сцапал этого — отсидеться от партизан надумал, да не вышло. Привел я его к Черночубу.

Отдохнули мы в той станице часок, а может — два. Больше нельзя — беляки успели по линии передать, что мы налет делаем, им подкрепление шло. Все-таки два часа провели мы в тепле — жители бани истопили. Не поверите — вместе с портянками кожу с ног снимали? Так пообморозились. А потом опять в лес, на мороз…

— А предатель? — спросил Серега.

— А что предатель? Он да и офицер по заслугам получили. Отомстил Черночуб белякам за своего друга, а мы за весь погибший отряд и хутор разоренный Алюкский. А вот еще был случаи…

Гера оглядел ребят. Они слушали, забыв обо всем на свете. Еще бы! Перед ними сидел живой партизан с гражданской войны! А Гера? Ну разве мог он подумать, когда читал с бабушкой, воспоминания Дмитрия Арефьева, что увидит человека, который вместе со своими друзьями красно-зелеными и с командиром Черночубом отомстил за погибший отряд командира Василия.

Вот, оказывается, чем закончилась алюкская трагедия.

Только как бы много ни рассказывал Степан Карпович, а Гере нужно было услышать о главном. И, выждав момент, когда старый партизан сделал передышку, Гера прямо сказал:

— О записке расскажите.

Степан Карпович повернулся в его сторону:

— А я ведь ждал этого вопроса. Стало быть, знаете про записку?

— Знаем, — ответило сразу несколько голосов. Степан Карпович вздохнул:

— Да, но в записке-то не обо мне.

— Как? — не поверил Гера.

— А вот так. Я же не Бондарь. Я — Бондарев.

Вот оно, значит, что! Не успел Герка порадоваться и снова — удар!

— Да мне уже приходилось разъяснять про записку-то, — продолжал Степан Карпович. — Расспрашивали у меня.

— В музее?

— И из музея. И ребята вроде вас или чуток постарше. А недавно еще из Карабчанки приходили.