— Не смей его хвалить! — Лицо Алексия от ярости до неузнаваемости исказилось. — Он убийца, чьи действия, вполне вероятно, поставили нашу страну на грань войны!

Наталья съежилась, напуганная гневом отца.

— Я не знала, что он замышлял. Я даже не знала, что он в Боснии…

Последовала длительная, гнетущая пауза, затем Алексий спросил голосом, пугающим своей отрешенностью:

— Ты знала, что он уехал из Сербии в Боснию? Ты знала о его планах?

Наталья так крепко сжала руки, что ногти впились в кожу.

— Он сказал, что это связано с какой-то подготовкой…

Жена еще никогда не слышала, чтобы Алексий говорил подобным тоном.

Наконец он снова взял себя в руки.

— Слава Богу, — сказал он. — Слава Богу, что ты не знала о его пребывании в Сараево.

Наталья вспомнила Восточный базар, австрийского офицера, пробирающегося к ней сквозь толпу, выражение облегчения, а затем досады в его глазах; вспомнила, как Гаврило держал ее за руку и взволнованно говорил с ней.

— Я виделась с ним, папа, — произнесла она побелевшими губами. — Я случайно встретила его на Восточном базаре. Один из офицеров эрцгерцога пошел меня искать, чтобы помочь выбраться из толпы, и увидел, как я разговаривала с Гаврило.

Алексий утратил дар речи. Положение гораздо хуже, чем он предполагал. Как только офицер узнает Принципа и вспомнит, что тот разговаривал на базаре с Натальей, австрийское правительство выдаст ордер на ее арест. Он понял, чем это грозит не только Наталье, но и Сербии, и ему стало плохо.

По материнской линии Наталья из семьи Карагеоргиевичей. Австрийцы могут сделать вывод, что заговор с целью убийства наследника габсбургского трона был задуман в Сербии, причем в самых высших кругах. У них появится предлог для нападения на Сербию, а Сербия, которую вся Европа будет рассматривать как злостного нарушителя мира, лишится поддержки. Даже Россия не станет ей помогать, поверив, что правящий дом потворствовал убийству эрцгерцога и герцогини.

Алексий, подняв шторку на окне, смотрел на горы и долины, на деревушку с церковными куполами, на отдаленные фигурки людей, работающих в поле, и на ярко одетых женщин, стирающих белье на берегу реки. Это была сцена мирной крестьянской жизни, такую можно увидеть в любом уголке Сербии, но через несколько дней опустошительная война может положить конец этому безмятежному существованию. И все из-за того, что его простодушная, взбалмошная дочь свела знакомство с двумя фанатиками-националистами и виделась с одним из них в канун преступления.

— Что же нам делать? — спросила Зита, полностью полагаясь на мужа, уверенная, что тот не допустит ареста Натальи.

Алексий оторвал свой взгляд от окна. Он размышлял и отбрасывал один вариант за другим, придя наконец к единственному решению. Ему не хотелось его высказывать, но в конце концов он с большой неохотой заговорил:

— Наталья должна покинуть Сербию, пока Принцип не рассказал на допросе о своем знакомстве с ней. А ты, Зита, будешь ее сопровождать…

— Покинуть Сербию? — Наталья была потрясена, она не могла поверить в то, что сказал отец.

— ..и вы немедленно отправитесь в Швейцарию, — продолжил Алексий, не обращая внимания на взволнованную дочь. — Вы сядете на ночной поезд до Будапешта, затем на Восточный экспресс до Мюнхена, а потом…

— Покинуть Сербию? — Наталья смотрела на отца так, словно тот потерял рассудок. — Я не могу уехать из Сербии, папа! Я никогда ее не покину!

До сих пор Алексий говорил, обращаясь непосредственно к жене. Теперь же он все внимание сосредоточил на Наталье.

— У тебя нет выбора, — мрачно сказал он. — Тебя видел с Принципом австрийский офицер. Австрийцы сделают вывод, что ты знала, зачем Принцип прибыл в Сараево, и выдвинут против тебя обвинение в сообщничестве, а по боснийским законам сообщник считается виновным в совершении преступления.

— Ты хочешь сказать, что Наталью могут обвинить в убийстве эрцгерцога и герцогини? — спросила Катерина с явным сомнением. — Но это невозможно, папа! Этого не может быть!

— Очень даже может, — сказал Алексий. Сейчас он выглядел лет на десять старше, чем утром этого злополучного дня.

— Дядя Петр не допустит этого! — Глаза Натальи чернели точками на белом как мел лице. — Он никогда не согласится на то, чтобы я предстала перед австрийским судом!

Пейзаж за окном вагона изменился. Теперь уже не было видно лесистых холмов и бурных горных речек. Вместо них появились крытые оранжевой черепицей дома с террасами и грязные улицы.

— Петр вполне может это сделать, — сказала Зита с черными кругами под глазами. — Если австрийцы сочтут, что заговор с целью убийства эрцгерцога замышлялся в Сербии, они могут объявить нам войну. Ради ее предотвращения Петр сделает все от него зависящее, чтобы убедить австрийцев, что ни он, ни его правительство ничего не знали о заговоре, и для пущей убедительности позволит арестовать подозреваемых.

— Даже если среди подозреваемых член его семьи? — спросила Катерина, едва веря своим ушам.

— Особенно если это член его семьи, — сказал Алексий. — Для него защита кого-то из Карагеоргиевичей будет равносильна признанию, что убийство готовилось при поддержке королевского дома. В этом случае война неизбежна. Петр никогда на это не пойдет. Даже ради Натальи.

— На какое время я должна буду уехать? — спросила Наталья, с трудом выговаривая слова.

— Если тот офицер не признает в Принципе молодого человека, с которым ты разговаривала на базаре, если не найдется других свидетелей общения Принципа с молодой женщиной из свиты эрцгерцога и если Принцип на допросе ничего о тебе не расскажет, тогда, возможно, всего на несколько месяцев.

Их поезд прибыл на белградский вокзал.

— А в противном случае?

— Тогда, возможно, на несколько лет. — Его голос так изменился от боли, что стал почти неузнаваемым. — Или навсегда.

Вечером Катерина постучалась в кабинет отца и, когда он открыл дверь, сказала с несчастным видом:

— Мне надо с тобой поговорить, папа. Ты должен знать еще кое-что.

Алексий молча пропустил ее в комнату и закрыл дверь.