Вот уже несколько часов Наталья сидела у окна с Беллой на руках, слишком удрученная, чтобы пройтись вдоль поезда или зайти в вагон-ресторан. Проводник принес воду и печенье для Беллы, а также стакан молока для нее, и Наталья пила его маленькими глотками, глядя в темноту и размышляя о том, что бы было, выполни она поручение своих новых друзей и уговори Сандро встретиться с Гаврило, Неджелко и Трифко.

От этой мысли кровь застыла у нее в жилах. Слава Богу, этого не произошло и по крайней мере Сандро не втянут в эту кровавую историю. Она ни разу не назвала ему своих друзей по имени.

Наталья крепче прижала к себе Беллу и уткнулась лицом в ее мягкую, теплую, шелковистую шерсть, снова и снова вспоминая те страшные мгновения в Сараево, когда Гаврило ступил с тротуара на мостовую и в упор выстрелил в эрцгерцога и герцогиню. Наталья была уверена, что он не хотел убивать жену кронпринца. Будь ему нужна еще одна жертва, скорее всего ею стал бы генерал Потиорек, губернатор Боснии. Вспоминая эти роковые мгновения, она все больше убеждалась, что герцогиня сама бросилась к мужу, пытаясь его заслонить, и одна из пуль попала в нее. А затем Гаврило наставил пистолет на себя.

Наталья отчетливо представляла себе, что произошло потом. Какой-то человек, стоявший позади, схватил Гаврило за руку и тем самым предотвратил его самоубийство. На голове у этого человека была феска, и Наталья возненавидела его всем сердцем. Не вмешайся он, Гаврило ушел бы из жизни быстро и без мучений прямо там, на улице. Но вместо этого началась свалка, в которой его едва не забили до смерти, и теперь страшно подумать о том, каким пыткам он подвергается на допросах.

На лбу у Натальи выступили капли пота, когда она вспомнила о слабогрудом, вечно кашляющем Гаврило. В сотый раз она задумывалась над тем, почему именно на этом углу улицы и именно в момент проезда высоких гостей на тротуаре оказались боснийские мусульмане, а не сербы, которые симпатизировали бы Гаврило. Они бы помешали полиции его арестовать и помогли ему скрыться. Мусульман же всегда поддерживали австрийские власти, разделившие страну по национальным и религиозным признакам, — и Гаврило, к несчастью, оказался среди чужих, когда открыл огонь.

Никто не спрашивал, как теперь она относится к Гаврило.

Ни родители, ни Катерина. Ни даже Джулиан. Она с трудом пыталась разобраться в своих чувствах. Смерть герцогини глубоко ее потрясла, но первое время убийство казалось ей настолько невероятным, что она продолжала считать себя соратницей Гаврило. Когда же потрясение прошло, Наталья, как ни странно, по-прежнему не могла поверить в то, что он совершил чудовищный поступок. Ей были понятны его патриотизм и неистовая ненависть к австрийцам. Как босниец, он подвергался притеснениям со стороны австро-венгерских властей, и Наталья была уверена, что Гаврило считал совершенное им покушение не преступлением, а акцией во имя свободы.

Она устало поднялась и опустила откидную койку, размышляя при этом, был ли и Трифко в Сараево и арестован ли он.

Раздевшись, Наталья не переставала думать о том, кому первому из них пришла мысль начать борьбу с убийства австрийского кронпринца; где Неджелко и Гаврило достали оружие: что их ждет после суда. Она забралась на узкую койку, оставив рядом с собой место для Беллы. В ее голове продолжали бродить такие ужасные мысли, что она не могла бы высказать их вслух. Что, если ее друзей повесят?

Когда Наталья проснулась на следующее утро, она чувствовала себя так, словно всю ночь не сомкнула глаз. Ей очень хотелось, чтобы Джулиан был рядом и можно было с кем-то поговорить.

Она не была уверена, но ей казалось, что Джулиан смог бы понять ее чувства к Гаврило. Ни с кем другим она не могла ими поделиться. Наталья подумала, что могла бы его увидеть, если пойдет на завтрак в вагон-ресторан. Однако им было строго-настрого приказано не разговаривать друг с другом. Отец сказал, что ей следует сидеть в своем купе и не рисковать, поскольку в вагоне-ресторане ее может узнать кто-нибудь из пассажиров.

Она поцеловала Беллу в макушку и подняла шторку на окне.

Снаружи была уже другая страна, и пейзаж, хотя и красивый, не грел ее душу. Это были не сербские реки и озера. Она подумала о том, сколько еще ехать до Будапешта. Проводник обещал погулять с Беллой во время пересадки на Восточный экспресс, и она надеялась увидеть на платформе Джулиана.

Она закончила одеваться, когда поезд уже прибыл в Будапешт. Вошли носильщики за ее багажом, а проводник пришел за Беллой. Отец подробно разъяснил Наталье, как ей себя вести.

Она должна была быстро и незаметно покинуть белградский поезд и так же тихо и осторожно пересесть в Восточный экспресс.

Ей уже было забронировано там отдельное купе. Она не должна была ни с кем разговаривать на перроне, даже с Джулианом.

Однако Наталья не могла не искать его взглядом, идя по платформе к ожидающему поезду. Она увидела его почти сразу. Высокий и широкоплечий, с блестящими под утренним солнцем золотистыми волосами, он разговаривал с каким-то пожилым господином, который тоже был похож на англичанина.

При виде Джулиана Наталья оживилась. Ей ужасно хотелось побежать вдоль платформы и подойти к нему. За то короткое время, что они провели вдвоем в итальянской гостиной, она обнаружила — в его присутствии все становилось не таким уж страшным, как казалось раньше. Он обладал способностью здраво рассуждать. Ей хотелось поговорить с ним о своих опасениях, о том, что Гаврило и Неджелко могут повесить. Хотелось, чтобы он ее утешил, и она знала — он смог бы это сделать.

Войдя в свое купе Восточного экспресса, Наталья опустила окно и высунулась наружу, чтобы посмотреть, на перроне ли еще Джулиан. Помня строгие указания отца, она не окликнула его по имени, но начала энергично махать ему рукой. Это привлекло его внимание, он посмотрел в ее сторону и улыбнулся.

Невероятно, но, несмотря на все свои страхи и горе из-за расставания с Сербией, она тоже улыбнулась ему в ответ. Джулиан был другом и хорошо ее понимал, поэтому она надеялась, что он скрасит тот короткий период изгнания, который ей предстоит пережить вдали от родины.