Вскоре у ворот крепостцы появился отважный «князец» Пелева. Он даже «выхватил» было аманатов – заложников, но Андрею Горелову и Втору Катаеву удалось «князца» прогнать. С Аллаем же было не так просто сладить. Он повел на приступ пятьсот юкагирских воинов. Дежнев и его товарищи уцелели каким-то чудом. Кровь заливала глаза Дежневу; он был ранен в голову, но не покидал строя. Аллай прорвался за крепостной палисад. Он был уж у цели – возле склада соболиной казны и у дверей аманатской избы. Начался «съемный» бой. В этом поединке и пал Аллай. Его «скололи» копьем...

Потеряв начальника, юкагиры отступили, «убоясь смерти», как заключал Семен Дежнев свои воспоминания об этом страшном дне. Аллаевы люди не ушли совсем. Потеряв надежду на быструю победу, они решили взять русских измором и начали правильную осаду острожка. Все это могло кончиться гибелью защитников крепости, но в самый, казалось бы, их смертный миг из-за речного поворота показались морские кочи... Петр Новоселов-Кривой и Дмитрий Зырян пришли на помощь Дежневу. Юкагиры сняли осаду острожка.

В вечномерзлую землю Колымы были опущены тела двух защитников крепостцы, и первые русские могилы с сосновыми крестами выросли в будущем Нижнеколымске. Дмитрий Зырян рассказал, почему он вернулся в острожек. «На море» он встретился с Новоселовым-Кривым и от него узнал, что Кривой везет из Якутска «наказную память», и именно ему – Зыряну. Грамота ходила по рукам. В ней было писано, чтобы Зырян был приказным человеком и вершил все дела на новых реках – на Алазее, Индигирке и Колыме.

«...и новые реки приискивать ему, Дмитрею, с таможенным целовальником с Петром Новоселовым и с нами», – так запомнил Дежнев главную суть «наказной памяти».

Едва успела зажить последняя рана Дежнева, как он снова встал под стрелы и копья юкагиров. Дмитрий Зырян послал тридцать новых обитателей острожка войной па Аллаевых «юкагирских мужиков». Был у них «князь» Алива Никрадьев с сыновьями Чермо и Небо. Дежневу удалось забрать в аманаты первого из сыновей Аливы. Аливины дети потом долго носили гусей и лебедей в острожек в обмен на ножи и топоры. Дежнев был снова ранен. Это был последний поход Дежнева для «имки» аманатов в юкагирских стойбищах Колымы.

Можно думать, что именно с Новоселовым-Кривым и Дмитрием Зыряном в Нижнеколымское зимовье прибыло много служилых, торговых и промышленных людей. Здесь был и мезенский помор Исай Игнатьев, кормщик и зверобой, и его земляк – бедный «покрученик» Елфим Меркурьев. Пришли сюда приказчики богатого устюжанина Василия Федотова Гусельникова, по прозвищу Скорая Запись, – Афанасий Андреев и Бессон Астафьев. Приказчиком устюжских купцов Усовых был холмогорец Федот Алексеев Попов. Среди новых колымских служилых мы находим Герасима Анкудинова, Артемия Солдатку. Были и промышленные: устюжанин Сидор Емельянов, Иван Зырянин, пермяк Фома Семенов, Михайло Захаров из Соликамского городища, Терентий Курсов, Петр Михайлов. Михайлов жил раньше у Ярофея Хабарова «на Соли», при Усть-Куте. Появился в Нижнеколымском зимовье и «трудник» Сергиевой лавры Анисим Костромин, добывавший моржовую кость для монастырской казны. Устюжане и поморяне, зыряне и пермяки, переяславцы сошлись тогда в самом северном селении Руси, близ устья Колымы. Приходили сюда и битые батогами, жженные железом, сошедшие едва живыми с дыбы служилые Якутского острога.

Они рассказывали о том, как лютовал воевода Петр Головин в Якутске.

Семен Дежнев был на Оймяконе, когда начались страшные события, виной которых был Петр Головин. Служилые сложили об этом длинное сказание, от которого так и тянет жаром пыточного костра. Казаки и дети боярские, люди незлобивые и здравые, с первых месяцев воеводства Головина стали замечать, что стольник все делает не так, как надо. Слыхано ли было, чтобы в заложники брать малых детей? А воевода приказал поступать именно так.

Говорили казаки, что якуты еще «русского обычая не ведают» и с ними одной «жесточью» ничего не сделаешь. Воевода в ответ разражался такой бранью, что даже старослужилые терялись. Шалам Иванов предупреждал, что якуты хотят у русских «сердца вынимать». Воевода пообещал за это Шаламу кнут. Начались волнения якутов...

Головин занимался темными делами: «поворачивал» к себе государевых соболей, за якутами ложно числил недоимки, а служилых обвинял в недоборе ясака. Чтобы скрыть всякие следы содеянного, Головин стал свозить в Якутск «лучших мужиков» – якутов, пытать их и вырывать от них наговорные речи на казаков и служилых. Потом Головин повесил «лучших якутских людей» и начал расправу со служилыми. От его батогов в первую очередь пострадали такие знаменитые люди, как Парфен Ходырев, Шалам Иванов, Ярофей Хабаров, Семен Шелковников, Еналей Бахтеяров.

Один из «ушников» Головина содрал бархатный кафтан с плеч Ярофея Хабарова, бил его батогами и до «полусмерти изувечил». Тогда в числе главных «ушников» и «потаковников» Головина и исполнителем пыток был наравне с Василием Поярковым и Юрий Селиверстов, большой недруг Дежнева. Пытаемым ставили в вину, например, что они «сны на нево Петра напущали»...

Так и погибали «томною голодною смертию» якутские служилые в двенадцати тюремных избах Головина под клещами и на дыбе палача. Тела погибших воевода велел увозить за версту от острога, где было основано целое кладбище. Головин перепытал всех, кого мог, – и черного попа Перфирия, и дьякона Спиридона, и женок служилых людей, и толмачей, и приказных. Тех, кто уцелел после пыток, он послал на Колыму и в знаменитый амурский поход Василия Пояркова. Юрий Селиверстов, в те времена вращавшийся более в обществе пытошных толмачей и ложных доносчиков, вскоре сошелся со Стадухиным.

А Михайло Стадухин? Когда он расстался с Дмитрием Зыряном «на море» и явился в Якутск с вестью о новых землях, он попал под горячую руку воеводе. Ясырная женка Стадухина, если она прибыла с ним вместе в Якутск, наверно, пролила немало слез, видя, как ее милого дружка водят «за приставами» в съезжую избу. Головин морил Стадухина голодной смертью, видимо подозревая его в утайке «мягкой рухляди». Но вскоре в Якутск пришли грамоты об освобождении всех узников воеводы. Головин с большим сокрушением приказал распилить на дрова виселицы, которые он уже выстроил для служилых людей. Душу он отводил в разговоре с Парфеном Ходыревым, выпущенным из тюрьмы. Воевода «при народе» сожалел, что не успел повесить Парфена, хотя виселицы вышли на славу.

Все это было в 1646 году, а через год в Якутск прибыл новый воевода – Василий Пушкин. Он сразу стал хвалиться пред казаками, что всех их «из-под тиха выведет». Отсюда – начало новой истории об отчаянном Василии Бугре, первооткрывателе Лены и друге Семена Дежнева.

Василий Бугор, казачий десятник, человек уже, видимо, немолодой, пришел в то время в Якутск из «Братской землицы», где он «бился явственно» в отряде Курбата Иванова, по наряду с этим заводил с молодым задором «круги и бунты». Ему, как и всем служилым, много лет подряд не платили жалованья. Василий Бугор пытался сначала по-хорошему добиться признания своих прав, сочинял челобитную о выдаче круп, соли и толокна. Воевода Пушкин челобитную принял, но на другой же день Василия Бугра били батогами в палец толщиной на главной площади Якутска.

Тогда Бугор стакнулся с Шаламом Ивановым, Иваном Редкиным, Семеном Головачевым и двадцатью другими служилыми, в числе которых были Ярофей Киселев, Иван Пуляев и Павел Кокоулин. Эти имена стоит запомнить. Ночью Бугор с Шаламом силой захватили коч у одного торгового человека и поплыли в привольные земли. По дороге они захватывали казенные суда, брали спасти, припасы, товары. Из Лены они вышли на восток, и кто знает, где побывали корабли Василия Бугра! У беглецов было все для далекого похода: огненный бой, ездовые собаки, нарты, лодки, сети, говядина, крупы и толокно, из-за которых Бугор столь много претерпел. А пока Василий Бугор носится на своих кочах среди пенистых гор моря-океана, возвратимся к Семену Дежневу в Нижнеколымское зимовье.