И посмотрела на Афиногена, который опустился на колени возле Павлика.
— Помоги снять рубашку, — велел он, я же не стала возиться с пуговицами, а ухватилась за ворот и рванула, срывая с мужа одежду. В другой раз он бы улыбнулся, сказал бы что-нибудь в стиле:
— Милая, твой энтузиазм меня заводит.
Или поцеловал.
Слезы снова навернулись на глаза. Я засопела и отбросила в сторону остатки рубашки, а потом заглянула Афиногену в лицо.
— Генка, что ты хочешь сделать?
— Ты знаешь, что ангелы почти бессмертны? — вместо ответа спросил он.
— Я думала, это сказки.
— Не совсем так, — он обмакнул пальцы в лужицу крови на полу и нарисовал напротив сердца Павлика маленькую шестиконечную звезду, больше похожую на снежинку с кривым хвостом. — Точнее, совсем не так. Воды не принесешь?
Не глядя, выхватила из воздуха магическую нить и протянула ангелу ковш из ладоней, наполненный ключевой водой. Генка обмакнул в нее пальцы, провел кончиками по лицу Павлика, словно рисовал дорожки слез, затем повторил этот жест, подняв руки к своему лицу, и выдохнул тихонечко:
— Отдаю добровольно.
А затем ослепительный свет резанул по глазам с какой-то звериной яростью, я, вскрикнув, закрыла лицо руками, услышав над своей головой произнесенное кем-то проклятие и удивленный вскрик, по вискам ударило обжигающей волной, и я рухнула на пол, распластавшись рядом с телом Павлика, слушая, как сквозь оглушающую боль до меня долетают непонятные слова какого-то странного напева:
— Что взято добровольно,
То принято однажды,
Что отдано спокойно,
То навсегда уйди.
И мне давно не больно.
Теперь уже не страшно.
Что взято добровольно,
То навсегда уйди...
А вслед за ним очередной возмущенный вскрик и кто-то гневно шипит сквозь зубы:
— Ты не смеешь, ты не имеешь право отдавать ему то, что принадлежит не тебе одному!
Я по-прежнему ничего не вижу из-за болезненного приступа, но я слышу шорох одежды и понимаю, что наша компания пополнилась еще несколькими людьми. А еще я чувствую, как в теле, лежащем рядом со мной, медленно и неуверенно шевельнулось сердце, словно пробуя жизнь на вкус.
— Не мне? — прохрипел Афиноген, а я повернула на голос голову, пытаясь найти хранителя слепыми глазами. — Теперь, пожалуй, что так и есть.
— Это был безответственный поступок, мы не можем отдать ему твою жизнь.
Слепо шаря руками, я добралась до медленно наливающейся теплом шеи своего Павлика и вцепилась в нее обеими руками. Не отдам. Не подпущу никого. Мое!
— Это добровольная... жертва, — пробормотал Генка. — Как бы там ни было... уже поздно... я чувствую пульс.
Кто-то дотронулся до моего плеча, и я заорала, огрызаясь по сторонам, не слушая успокаивающих слов, не видя того, кто пытается оторвать меня от мужа. Кажется, я кого-то ударила. И, если верить соленому металлическому вкусу крови во рту, даже покусала, а потом вместе со странным звоном на мою голову обрушился, судя по ощущениям, целый сугроб колючего снега, и я, продолжая цепляться слабеющими пальцами за Павлика, потеряла сознание.
В себя пришла от тихого шепота над моей головой:
— Слушай, может все-таки позвать кого-то? Вторые сутки пошли...
— Тебе Дуная что велела?
— Сидеть и не дергаться...
— Вот и не дергайся. И ради богов! Прекрати ныть все время. Мало мне Совета, так еще и ты со своим нытьем.
Я осторожно приоткрыла один глаз и выдохнула с облегчением: зрение все-таки ко мне вернулось.
Вернулось, чтобы сообщить мне о том, что я лежу на кровати в женском флигеле в своей собственной старой комнате, в той самой, где мною были пролиты ведра слез и истрачены километры нервов.
— Проклятье!
Я рывком села на постели и застонала, когда от резкого движения в голове зазвенело.
— Соня! — одновременно вскрикнули Ларс и Гаврик, которые стояли справа от меня. — Осторожно!
Двумя руками ухватилась за голову и прохрипела:
— Что происходит?
— Ты очнулась, — улыбнулся Ларс.
— Я боялся, что ты никогда не вернешься, — вдруг всхлипнул Гаврик и, упав на колени, уткнулся лицом в одеяло в районе моих колен.
— Почему я здесь? — спросила я о ненужном, потому что о нужном спрашивать было страшно.
— Нам сказали, что вы нестабильные пока. Что вас нельзя переходом переносить, а не переходом — опасно. Все-таки Волчья долина — не самое благоприятное для зимних путешествий место.
— Нас? — одними губами проговорила я и осторожно повернула голову налево, ощущая тепло большого тела рядом с собой.
Павлик лежал на спине, бледный, с огромными синяками под глазами, с пугающим красным шрамом на шее.
— Тебя и Пауля, — пояснил Ларс очевидное. — Он пока еще не приходил в себя.
— Да... — проговорила я, ревниво следя за тем, как медленно поднимается мужская грудная клетка, несмело отвела светлую прядь со лба и тихонько прижалась губами к горячему обнаженному плечу. — Да...
А потом перевела взгляд на своих мальчишек и велела:
— Рассказывайте.
— А что рассказывать? — волчонок толкнул домового в бок, освобождая себе место на краю моей постели. — Натворили мы тут шороху... Вчера представители обоих дворов сюда являлись...
Я вздохнула. Плохо дело. Уж если наши скромные жизни заинтересовали корону и трон — ничем хорошим это не кончится.
— Зачем?
— Ну, — Ларс пожал плечами, — звали меня на присягу, я теперь, вроде как, должен присягнуть Королеве лично... Хотят приурочить официальное наделение нового волчьего рода властью к празднику Разделения миров...
— До праздника три недели еще.
— Три недели... — проворчал оборотень. — Там знаешь, какой текст? Попробуй выучи все... Совет еще этот.
— А что Совет? — я откинулась на подушку, почувствовав внезапную слабость. — Есть хочется — жуть...
— Я распоряжусь! — подхватился Гаврик и жеребеночком ускакал в коридор, не замечая шока в моих глазах.
— Они ж его сожрут! — прошептала я, а Ларс рассмеялся.
— Зубы обломают... Наш род Темная королева пока неофициально, но уже признала правящим, так что не посмеют...
Я слушала Ларса так, словно он рассказывал мне небылицы, перебивая рассказ удивленными охами, неверящими вскриками и злорадными смешками, но это было после. Сначала же я плакала, потому что Генка действительно отдал свою жизнь, чтобы отвоевать моего Павлика у смерти.
— Черт-те что тут творилось, — шептал Ларс, наклонившись вперед. — Я никогда не думал, что ангелы такие страшные, Сонька! Белые, огромные, и глаза светятся... Когда этот твой песню пропел, они, словно яблоки, с неба посыпались. Один такой возмущался, кричал тут, что поступок Афиногена в разрез идет с интересами клиента, а на него три других шипели, мол, из-за твоего клиента у них такой отвратительный рецидив. Что еще неизвестно, кто во всем произошедшем виноват. И что разбирательство последует обязательно. А еще что в этот раз точно полетят чьи-то головы. Где это, мол, видано? Второй раз за какие-то жалкие несколько тысяч лет хранитель жертвует бессмертием во имя полукровки... Один требовал, чтобы у Пауля жизнь назад забрали и вернули ее Афиногену, потому что того нельзя было так просто отпускать, а подготовить к торжественной казни на эшафоте...
— К казни... — выдохнула я.
— А Афиноген им, мол, руки коротки. Я ему не только жизнь отдал, я с ним кровью обменялся... Ну, а потом ты выступила...
— Я? — удивленно хлопнула глазами. — Ничего такого я не помню.
— Капец, Сонька. Ты одному чуть руку не отгрызла. Я тебя, честное слово, боюсь, сеструха. Ты страшна в ярости.
— Я и не в ярости страшна, — пробормотала я, удивленно прислушиваясь к эмоциям от нового слова «сеструха».
— А потом явился старикан, древнющий, седой как собака. И злой, словно цепной пес. Почему, говорит, официальный бой происходил без представителей Совета. Как это так, что старейшина узнает о смене династии от королевского вестника, а не из первых уст...
