Мужчина вздохнул и посмотрел на Пауля, наклонив голову к левому плечу.

   — Меня называли чудовищем еще до Разделения миров… Три тысячи лет ничего не изменило.

   — Домовой? — Ангелина Штормовская брезгливо сморщила симпатичный носик. — Это так… неромантично…

   На ее слова никто не обратил внимания, никто, кроме Эро, который вдруг вспомнил, что не далее как несколько недель назад он был уверен в том, что почти влюбился в эту женщину. Гребаный стыд!

   — Чудовище — это не то, кем ты рождаешься, — поторопился заговорить сыщик, — а то, кем ты себя делаешь… Так что глупо впадать в истерику только из-за того, что твоя мама была мороком.

   Изумленный многоголосый вздох был перекрыт яростным шипением Вацлава Бадлона:

   — До этого-то ты как докопался?

   — К моему стыду, не я… — нехотя признался Павлик и бросил короткий взгляд в сторону Герма Истрова, довольно улыбавшегося по левую руку от Дунаи. — А умело проведенный допрос по делу об убийстве морока Анжелы.

   — Ну, хватит, — Бадлон вдруг решительно хлопнул раскрытой ладонью по подоконнику и выпрямился. — Пора сворачивать этот балаган.

   И немедленно, словно по сигналу, распахнулись сразу все окна большого бывшего Зала предков, впуская внутрь Усадьбы непрошеных гостей.

   — Павлик, — Сонья испуганно посмотрела на мужа, — мне страшно.

   — Ч-ш-ш, милая… Все под контролем… Просто не отходи от меня, ладно?

   — Черта с два все под контролем! — презрительно выплюнул бывший Страж. — А если и под контролем, то уж точно не под твоим, сопляк! Слишком большая работа была проведена, чтобы теперь…

   Мужчина вдруг замолчал и недоверчиво округлил глаза, глядя на одного из захватчиков в белом:

   — Ты не мой человек, — проговорил он и, шагнув вперед, сорвал маску с высокого мужчины. — Ты кто такой?

   Человек задорно улыбнулся и отбросил с глаз темную челку.

   — Даже обидно, — хмыкнул он, бросив быстрый взгляд на Александра Волчка. — Все-таки кто-то меня не знает… Тольке Кешке не говори, а то он совсем зазнается.

   — Сандро, — королевский маг покачал головой, довольно глядя на своего старшего сына.

   — Я… — Бадлон потянулся к одной из магических нитей, что растревоженные ворвавшимися в помещение людьми беспорядочно клубились вокруг, но застыл на месте, спеленутый обездвиживающим заклятием со стороны директора Ясневского.

   — Некоторые дети играют только для того, — проговорил Пауль Эро, не сводя настороженного взгляда с убийцы, который, потеряв возможность двигаться, теперь только бешено ворочал глазами, — чтобы дать время взрослым доделать их важные дела.

   В дальнем конце зала распахнулась дверь, и в комнату вбежал лохматый и совершенно счастливый оборотень:

   — Шонаг! — прокричал он, сверкая окровавленными клыками. — Охота удалась на славу! Периметр зачищен.

   — Нет, — проскрежетал Вацлав Бадлон. — Не может быть.

   — Может, — в голосе Александра Волчка не было недавней мягкости и расслабленности, а легкая ирония растворилась без следа, уступив место железу. — Напрасно ты причислил меня к детям.

   — Нет, — повторил бывший безликий демон Пограничья. На его висках вздулись синие жилы, и Паулю Эро на миг показалось, что голова мужчины сейчас лопнет, не выдержав внутреннего напора. Но она не лопнула. Наоборот, разорвались все сковывающие цепи, а заклятия упали с легким шелестом. И по королевскому магу и директору Ясневскому, по Паулю, по всем эфорам, по Гаю Ботану, по каждому, кто приложил силы к тому, чтобы сковать сошедшего с ума мага, рикошетом ударило с такой страшной силой, что все мужчины, слаженно застонав, схватились руками за головы.

   — Ну уж нет, — прорычал Вацлав Бадлон и шагнул к сыщику, растопырив пальцы на обеих руках. — Маленький, въедливый дрыщ, все из-за тебя. Я тебя собственными руками удавлю.

   — Мне это уже надоело, — прошептала Сонья Ингеборга Род и, выдохнув, запрокинула голову. — Как же мне все это надоело, — повторила она, и у бывшего Стража от удивления расширились зрачки. — Я просто хочу покоя. Разве это много?

   Из распахнутых окон в один миг вылетели все стекла, и в комнате пошел снег.

   Сначала это были редкие, едва различимые глазом снежинки, но с каждым мгновением они становились все крупнее, и вскоре прямо с потолка посыпались огромные мокрые хлопья.

   — Что… ты… — прохрипел Вацлав Бадлон, выпуская из захвата своих пальцев шею Пауля Эро.

   — Сонюш, не… — сыщик потянулся к своей жене, но она только покачала головой, а затем снежинки стали закручиваться в миниатюрные белые смерчи, суетящиеся у ног бывшего Стража.

   — На этот раз я сама… — проговорила рыжая волчица, и изумленное лицо убийцы полностью исчезло за белой снежной завесой.

   Где-то далеко по-волчьи завыл ветер, вгоняя всех присутствующих в состояние тихого ужаса.

   — Сама… — прошептала одними губами Сонья, вкладывая в заклятие все свои силы, всю ненависть, накопившуюся за долгие годы, весь страх, все обиды, боль и предательства. Она уже не знала, где начинается стихия, а где заканчивается, полностью растворившись в том, что сотворила по наитию и теперь не имела ни малейшего представления, как остановить.

   — Кто-нибудь, сделайте что-то с окнами!! — ворвалось вдруг в сознание сквозь снежную вьюгу, и следом за этим:

   — Соня!!!

   — На… этот… раз… — прошептала, абсолютно ослепленная нестерпимой белизной, и окончательно растворилась в буране. Вместе c ним вылетела в окно, поднялась высоко над усадьбой, оглядела рассеянным взглядом всю Волчью долину вплоть до кромки видневшегося вдалеке Призрачного леса, взлетела к самой луне, заглянув в лицо кровавой Койольшауки. Богиня искривила полные губы в странном подобии улыбки и совершенно черным глазом заглянула мне в самое сердце.

   — Что тебе нужно, дитя? О чем ты просишь? — спросила она, а я только моргнула растерянно, не зная, происходит это на самом деле или все только мой очередной немного бредовый сон.

   — Я?

   — Ты, — она устало вздохнула и опустила тяжелые веки. — Ко мне не приходят просто так. Проси, маленькая волчица, и я, может быть, услышу тебя.

   А мне вдруг стало обидно. Я никогда и никого на полном серьезе ни о чем не просила. Я вовсе просить не умею. Нет у меня в организме просительного органа, умер он. Может быть, вместе с Ингрид, а может, еще раньше, в самом детстве.

   — Я просто хочу покоя, — призналась я, едва сдерживая слезы. — Мира и тишины. Чтобы Павлик рядом. И Оливка. И чтобы больше никто не умирал. И чтобы не бояться рожать детей...

   И вдруг, нелогично и противоречиво, неожиданно даже для себя спросила:

   — Почему ты отвернулась от нас, кровавая?

   Черные руки богини метнулись стремительными змеями и, грубо ухватив за волосы, подтянули меня вплотную к бледно-желтому лицу. Покровительница Лунных волков выглядела удивленной, но при этом заинтересованной, она внимательно смотрела на меня, снова и снова заглядывая в душу, а затем произнесла, дохнув свежестью ночного ветра:

   — Это не я отвернулась от вас, девочка. Боги не меняются. Вечность для нас — как один миг...

   Черным ногтем не больно царапнула мою скулу и неожиданно предложила:

   — Хочешь стать Матерью нового рода?

   Я честно попыталась качнуть головой, поэтому вскрикнула от боли, когда поняла, что Койольшауки все еще держит мои волосы.

   — Не хочу, — прошептала я. — Жить хочу.

   — Ну, так живи, ребенок! — рассмеялась богиня. — Забудь о прошлом и живи, рыжая волчица!

   Она оттолкнула меня от себя, и я кометой вылетела в морозное небо, разрезая собственным телом звездную пыль, звенящую вокруг меня мелодичным звоном, так похожим на смех колокольчиков Койольшауки.

   — Живи и будь той, кем тебе суждено.

   Я повернула голову, чтобы в последний раз заглянуть в лицо кровавой богине, но не увидела ничего, кроме кромешной тьмы, тянущей ко мне горячие руки и зовущей болезненным жарким шепотом: