— Она не твоя наследница. Тебя лишили всех регалий.

   — Я не стану разговаривать об этом с тобой. Ты... — он шагнул ко мне и, вцепившись двумя руками в ворот моего плаща, зашипел в лицо:

   — Это твоя вина... Все было так близко, только руку протяни, но нет, тебе надо было вмешаться и украсть мою принцессу прямо у меня из-под носа.

   — Советую убрать от меня руки прямо сейчас, — ровно произнесла я. — Иначе их уберу я. И уберу прямо в ту урну, что стоит возле лавки мясника.

   Эйалгин отшатнулся от меня, брезгливо скривившись.

   — Все равно она будет моей, — словно выплюнул он, не сводя злых глаз с появившегося из-за дома Павлика.

   — Тебе лучше уйти, — произнес мой муж, равнодушно глядя на самый страшный кошмар своего детства.

   — Уходи, Эйалгин, — кивнула я, загораживая от его взгляда Оливку.

   К дому подъехал экипаж, и кучер, спрыгнув на землю, подмигнул будущей правительнице эльфов:

   — Ну что, маленькая леди, прокатимся с ветерком?

   Бывший регент Зачарованного леса молча развернулся и ушел по улице, не оборачиваясь. Я какое-то время смотрела ему в спину, реально размышляя над тем, сдаст ли меня Павлик в эфорат, если я сейчас догоню мерзавца и в превентивных целях перегрызу ему горло. Никто не смеет угрожать моей семье!

   Но затем Эйалгин свернул на боковую улицу и скрылся с моих глаз, а одновременно и из моих мыслей. И я тут же забыла о нем и вспомнила о всех тех важностях, которые тревожили меня до появления эльфа.

   Вещи мы отправили на наше новое место жительства заранее, собираясь совершить маленькое путешествие, минуя разрывы пространства и мгновенные переходы. Во-первых, мы давно обещали Оливке настоящее приключение, а во-вторых, я позорно боялась пользоваться этим прогрессивным способом передвижения сейчас, когда маленькой Уне, в быту именуемой Пирожком, едва исполнилось четыре месяца.

   Павлик подтрунивал над моим безосновательным страхом, но от путешествия не отказался. Он вообще был страшно доволен из-за нашего переезда, улыбка в последние несколько дней словно приклеилась к его лицу. Он помог мне забраться в экипаж, устроил корзинку с Пирожком на сидении, заманил Оливку на козлы к кучеру, а потом с коварным видом задернул шторки на окнах и повернулся ко мне.

   — Никаких больше клиентов, — бормотал он, целуя мою шею и нетерпеливо пробираясь длинными пальцами за край декольте. — Никаких переговоров с поставщиками, туристов этих проклятых... Моя, только моя...

   — Поль, — я смехом попыталась замаскировать сорвавшийся с губ стон. — Нельзя быть таким ревнивым...

   — Я не р-р-ревнивый, — прорычал он, когда ему Все-таки удалось расстегнуть пуговицы на моем платье. — Я просто жадный очень... У нас, у домовых, это вообще-то положительная черта. Ты не знала?

   Я вообще много чего не знала в этой жизни до встречи с ним.

   И мне до сих пор иногда не верилось, что все происходящее не сон, что я не проснусь в холодной постели женского флигеля и не разрыдаюсь от бессилия и тоски. Не проснусь. Не разрыдаюсь. Не в женском флигеле. Он, как и многое другое, пал жертвой реформистских устремлений моего младшего братца.

   Да, и именно благодаря этим устремлениям я сейчас разбирала коробки, пытаясь подготовить свой кабинет к первому рабочему дню, пока Пауль выгуливает Оливку с Пирожком в местном парке.

   Мать-хозяйка! Мой первый рабочий день на новой должности, а у меня ничего не готово. Я не знаю с чего начать, как смотреть в лица всем этим женщинам — взрослым, растерянным и несчастным.

   От грустных дум меня, как обычно, отвлек Павлик. У него вообще, по-моему, внутренний радар, который на расстоянии десятков километров улавливает малейшее изменение в моем настроении.

   — Грустишь, Рыжик? — поинтересовался он, заходя в мой пока еще разрушенный кабинет с Пирожком на руках.

   — Павлик! — я несерьезно попыталась изобразить возмущение, когда забирала у него Уну. — Я же просила тебя...

   О чем я его просила, я забыла в тот миг, когда две маленькие ямочки появились на розовых от прохладного воздуха щеках. Я что-то радостно заворковала, автоматически переходя на бессмысленный рифмованный лепет, который в последнее время лился из меня просто водопадом.

   — Твоя фантазия меня пугает, — рассмеялся Павлик негромко, заметив, что Уна, загипнотизированная моим импровизированным бредом, мгновенно уснула. Впрочем, как всегда.

   — Ты сам виноват, — ответила я ворчливо. — Зачем принес сюда малышку?

   — Она хотела к маме. Я тоже, — проследил за тем, как я укладываю дочь в корзину, а затем обнял меня сзади и прошептал, ткнувшись холодным носом в ямочку на шее:

   — Давай закроем входную дверь, и пока Пирожок спит...

   — И пока Пирожок спит, ты покатаешь ее по парку, — сопротивлялась я исключительно из вредности, — и дашь мне немного поработать.

   — К чертям работу... Ты у меня умница... Ты найдешь, что сказать, и без предварительной подготовки.

   — Павлик... — уговаривать он всегда умел очень хорошо, но сегодня я была настроена решительно:

   — Оливка же...

   — Оливка выносит мозг твоему братцу... Сонюш, я так соскучился... С этим переездом дурацким мы уже целую вечность не...

   Как же, целую вечность... Где вечность, а где два дня?

   — И мне надо готовиться... Завтра придут женщины, а у меня ничего не готово... — мысли о несчастных взрослых волчицах, которых, по задумке Ларса, я должна буду научить жить, отрезвили меня и немного охладили пыл моего темпераментного мужа. — С чего мне начать, Павлик?

   — Начни со своей истории, — ответил он серьезно — Расскажи о том, как это здорово, когда ты позволяешь кому-то научить тебя любви...

  Конец.