За стеной нежным голосом запела одна из Оливкиных нянек, и девчушка успокоилась.

   — Ступайте, — эльфийская правительница откинула голову на высокую спинку стула, всем своим видом давая понять, что больше не желает нас видеть. Я все еще не понимала, что произошло и почему Павлик так бесится, а Афиноген просто трясется от злости, но не стала спорить, когда Эро потянул меня за руку к выходу. И уже там, у двери, на которой была изображена цветущая сакура, до нас долетели слова:

   — Ты простишь меня. Потом. Когда поймешь.

   Павлик даже не оглянулся, молчал, пока мы шли по длинным дворцовым коридорам, отводил глаза всю дорогу до дома своей матери, но возле зеленой жасминовой изгороди вдруг прижал меня к себе так крепко, что я испугалась даже, и решительно заявил:

   — Все равно не отдам!

   Трясло. Когда из детских покоев выходили, трясло так, что вынужденно прятал руки за спину, боясь вцепиться в нежную шейку пальцами, оставляя на бархатной коже отвратительные черные синяки, взрывая эту кожу ногтями и выворачивая горло. Пока по дворцовым коридорам передвигались, переваривал информацию и проклинал свою доверчивость. Сильным мирам сего верить нельзя. Никому из них. Никогда. Ни при каких условиях. Что бы ни связывало вас в прошлом.

   О странной дружбе между полукровкой и правительницей всегда ходили странные слухи. Сначала думали, что Аугуста Нель приблизила к себе мальчика, потому что уродство в любой своей форме притягательно. Люди уродов не любят, но при этом и не могут на них не смотреть. Есть что-то завораживающее, притягательное и отвратительное в изуродованном омерзительном лице, в высохшей в куриную лапку руке, в горбу на спине карлика и, наверное, в сыне одной из самых красивых эльфиек своего поколения и домового тоже что-то было.

   Но в отношении женщины к мальчику не было того омерзительного любопытства, которым сопровождается обычно тяга к уродству. Была забота и нежность, которую многие приняли за нечто большее. И во дворец потянулись все те, кто хотел приблизиться к трону, не забыв прихватить с собой своих юных сыновей.

   Когда полукровка вырос, вектор поменял свою направленность. Но и Аугусте Нель, и Павлику Эро всегда было наплевать на глупые сплетни. Они знали, что это просто дружба. Которая родилась из ничего и… так позорно закончилась во время кукольного чаепития в маленькой гостиной розовых детских покоев.

   Трясло. Пока перебирал в голове все не замеченные сразу намеки и сигналы об опасности, пока принимал решения, ненавидел магию эльфов и глупость хранителей-недоучек, пока боролся с мучительным желанием разбить свою глупую голову о стену.

   Сонья шла рядом молча, доверчиво вложив свою руку в его ладонь. И от этого трясло еще больше. Когда же с внутренним накалом уже стало невозможно бороться, когда чувства все-таки хлынули наружу, он сжал до хруста тонких косточек в теле и прошептал, втягивая ноздрями нежный осенний запах ее волос:

   — Все равно не отдам!

   Первый нашел. Первый увидел. Первый открыл весь океан скрытых под полупрозрачной кожей чувств и эмоций. И делиться этим океаном с кем-то еще не намерен. Поэтому пусть катится весь древний эльфийский род к чертям. Плевать на его потомков, плевать на все, кроме…

   — Павлик, задушишь! — пискнула Сонья, но из объятий вырваться не спешила. Это хорошо.

   — Что вообще происходит?

   — Зачем ты согласилась на обязательства, глупая? — произнес импульсивно и внутренне застонал, поздно сообразив, что приставка про глупую была лишней.

   — Я не соглашалась, — нахмурилась непонятно, с ней всегда все непонятно, все на грани: обижена, расстроена или испугана? — Она спросила, а я ответила. Вот и все.

   Порывистым движением закатала рукав, демонстрируя Павлику древнюю бабочку Нель.

   — Что это такое?

   — Бабочка.

   Глупый ответ. Неправильный. Но дай, пожалуйста, подумать, хотя бы секунду!

   — Поль! — низким, чуть хрипловатым голосом и взгляд исподлобья, сквозь полумесяцы розовых очков. Твою же… Проклятье. Когда она ТАК произносит его имя, когда смотрит при этом укоризненно и строго, она достигает просто поразительного эффекта. И явно не того, на который рассчитывала. Совсем не того.

   — Это… это просто… — дверь открылась бесшумно, но мама молчать не стала.

   — Вы ведете себе неприлично!

   Спасибо тебе, Мать-Хозяйка, за то, что Лорридис Рис умеет так вовремя и к месту появляться.

   — Что подумают соседи? Что в моем доме негде уединиться молодоженам?

   А может, и не спасибо. Потому что рыжеватые брови задумчиво приподнялись, придавая бледному лицу выражение испуганного изумления.

   — Мам, правда, мы через минуту придем.

   — Минуту! — дверь закрылась так же бесшумно, как и открылась, оставив Павлика наедине с разгневанной волчицей. А времени на размышления она давать ему не собиралась.

   — Соня, у меня к тебе предложение.

   — Да?

   Полные губы подрагивают нетерпеливо, не зная, расплыться им в улыбке или скривиться в несчастной гримаске. Пусть это будет счастье! Зажмурился, и словно в омут с головой:

   — Выходи за меня замуж, — и не выдержав, просительно и почти заискивающе:

   — Пожалуйста.

   Сначала она застыла, словно окаменела, похолодела, весьма не фигурально: Павлик почувствовал, как стремительно понижается температура ее тела и только что теплые пальцы в его ладони вмиг стали ледяными. И еще она, кажется, перестала дышать.

   — Соня?

   Из заметной реакции только расширившиеся зрачки, полностью поглотившие зелень радужки, да еще едва ощутимая дрожь.

   Отшатнулась так, словно он вдруг превратился в змею. Или в ту самую жирную и волосатую гусеницу, которая напала на нее ночью.

   — Сонюш! — это уже было не смешно. Впервые в жизни Павлик озвучил предложение о свадьбе. Хотелось бы услышать хотя бы внятный ответ.

   — Нет!

   И лучше бы, конечно, это было «Да!»

   — Пусти. Пусти! Пусти! — Сонья вдруг начала вырываться из его легких, не совсем настоящих объятий так, словно он ее убивать здесь собрался.

   — Подожди, я…

   Нет, ждать она не собиралась. С удивительной для ее хрупкого на вид тела силой она оттолкнула Павлика в сторону и ринулась в кусты. Конечно же, он бросился за ней следом. И, конечно же, замер, когда она, склонившись под маминым любимым жасмином, натужно застонала.

   — Можно было ограничиться простым «нет», — пробормотал себе под нос Павлик и тяжело вздохнул.

   Ну, что же. Видимо, бабушкина пословица о том, что первый блин комом, придумана не на пустом месте. И события сегодняшнего вечера превзошли все ожидания Павлика и повергли на колени даже его богатое воображение. Ибо молодой, успешный и весьма симпатичный мужчина никак не мог предположить, что после его предложения руки и сердца объект обожания рванет в кусты, чтобы распрощаться с ужином.

   Ладно.

   — Соня? — дотронулся до сгорбленной, вздрагивающей спины.

   — Уйди, пожалуйста.

   Лучше бы ее тошнило, честное слово. Потому что тошноту можно было бы списать на несвежее пирожное. Или, например, Аугуста Нель что-то в чай подсыпала. Или вирус кишечного гриппа, тоже неплохой вариант. Но слезы...

   — Черт. Как же стыдно-то! — она закрыла лицо руками и тихонечко заскулила.

   И тут снова появилась мама:

   — Между прочим, тошнота на ранних сроках беременности...

   — МАМА!!!!

   Сонья уменьшилась в размерах и застонала.

   — Прости меня, пожалуйста! Это не из-за тебя, — она все-таки решилась посмотреть на Павлика влажными глазами. — Ты очень хороший, но...

   Только не фраза про друзей! Это будет уже слишком!

   — Но я не могу. Я неправильная...

   Он порывисто притянул ее к себе за плечи, и она доверчиво прижалась к его рубашке мокрым лицом.

   — Просто во мне что-то сломалось тогда...

   И без какого-либо перехода, проигнорировав все правила риторики, будничным тоном закончила: