— Ну, а теперь, раз ты снова дала мне от ворот поворот, — он невесомо мазнул пальцем по кончику моего носа, вырывая меня из невеселых мыслей, — идем в мертвецкую.

   — Куда? — если честно, я все-таки ожидала какого-то более приятного предложения.

   — В мертвецкую, счастье мое, опознавать твоего морока. Потом подписываем протокол. А потом моментально в баню. Раз ты уже пообещала.

   — Павлик…

   — И если ты сейчас скажешь, что передумала, я…

   В дверь решительно постучали, и я не узнала, что собирался сделать сыщик, а он остался в блаженном неведении относительно того, что я планировала попросить его меня поцеловать. Ну, просто в здании эфората мы тоже ни разу не целовались. Наверное, незабываемый был бы опыт…

***

   Аугуста Нель прожила жизнь долгую и, по большей части, даже счастливую. На ее веку была и неземная любовь, и животная страсть, и дружба с самыми лучшими и самыми благородными, и материнство, и тяжесть короны правительницы, и... И еще много-много самых разнообразных «и».

   Но любимый ушел в Иные леса, а вместе с ним ушла настоящая страсть. И сыновья ушли один за другим вслед за отцом в бесконечных войнах и борьбе за власть. Оставалась только дочь. Последняя, самая младшая, единственная надежда на тихое старческое счастье.

   Видно, не судьба.

   Аугуста Нель пригладила невидимый завиток, поправляя и без того идеальную прическу и, с трудом скрывая отвращение, отвернулась от зеркала. Смотреть на свое вечно юное лицо с недавних пор стало противно. Стыдно было ловить собственный укоризненный взгляд. Очевидно, за все те бесконечно долгие годы власти правительнице так и не удалось избавиться от совести.

   Что больше ее терзало? Недоумение в зеленых глазах молодой волчицы? Или обида и злость в голубых, которые стали почти родными?

   — Я не могла иначе, — прошептала правительница эльфов. — Это был единственный выход.

   Бесшумной тенью, словно незваный гость в своем собственном доме, она проскользнула по коридорам дворца от личных покоев до комнат внучки. Входная дверь не скрипнула, а человек, склонившийся над кроваткой спящей девочки, не услышал ее появления.

   — Ты смешная, — говорил он с выражением легкого презрения на лице. — Но грязная... Почему твоя мать была такой дурой? Зачем пошла с человеком? Будь ты чистокровным эльфом, как здорово бы все сложилось...

   Аугуста Нель замерла, боясь легким движением либо шумом дыхания выдать себя.

   — Возможно, я бы даже любил тебя... Почему бы и нет? Ты точно будешь красавицей, в твоем роду все женщины прекрасны... Ты и сейчас уже самая красивая малышка из всех, видимых мною ранее. Не скажу, что их было много...

   Молодой человек наклонился, протянул к детскому личику руку, и правительница эльфов едва не сорвалась с места с испуганным криком на устах. Но вовремя взяла себя в руки, потому что эльф всего лишь погладил бархатную щечку внучки.

   — Что же нам остается, маленькая полукровка? Только одно... одно... И время поджимает. Зима скоро.

   Скоро зима.

   Аугуста Нель шагнула назад и бесшумно закрыла за собой дверь. Она не надеялась, что рядом с маленькой Оливкой получится провести годы, но мечтала о месяцах... Месяцы растаяли в неделях и теперь превратились в часы...

   Коридорные зеркала отражали вопросительное и немного испуганное выражение лица предпоследней представительницы рода зеленых драконов.

   — Я уже начала отсчитывать свои последние часы или еще нет? — думала она, спеша к сокровищнице. — Или мне остались минуты? Все ли я сделала? Не забыла ли что-то?..

   Старинный друг отца обещал, что об Оливке позаботятся. Но разве могла она оставить своего единственного потомка только с этой зыбкой защитой? Не могла... Не могла...

   Зеркало снова предательски показало всему миру, что на самом деле чувствует к себе правительница эльфов, но этого никто не видел, так как человек, стоявший на пороге детской, не смотрел в зеркала, он смотрел в спину убегавшей женщины, и на лице его была злоба и ненависть.

   И решимость. Решимость, которая ничего хорошего не могла принести той, что спешила в сокровищницу, чтобы сделать последнюю вещь, на которую еще была способна.

   Письмо Аугуста Нель написала там же, сидя на сундуках с эльфийским жемчугом и подсвечивая себе чадящим факелом. И отправила его оттуда же, позвав недовольного ворчливого лесовика, который не любил замка, не любил людей, не любил эльфов, он вообще никого и ничего не любил, кроме лесных законов и леса.

   — Это последняя просьба, я обещаю, — хозяйка Зачарованного леса была непривычна бледна и грустна.

   — Не нравится мне твое настроение, малышка, — пробормотал лесовик, знававший еще прадеда нынешней правительницы.

   — Все будет хорошо, — ответила та, — ты только доставь посылку по адресу.

   — Отчего же не доставить... Доставлю... Хоть и, прости меня, вервольфов жуть до чего не люблю...

   Аугуста Нель кивнула, забыв возмутиться, а потом наклонилась вперед и поцеловала холодными губами в лоб.

   — Прощай, старик! — и боясь услышать хоть слово в ответ, выбежала из сокровищницы, захлопнув за собой дверь.

   Яд нашелся почти сразу.

   Его не было в послеобеденном чае. И в ужин его забыли подсыпать. И ночную рубашку тоже не пропитали смертельной отравой.

   Яд был в баночке с ночным кремом.

   На этот раз.

   Аугуста Нель грустно улыбнулась, села перед зеркалом и, зачерпнув изрядную порцию прохладной омолаживающей массы, старательно втерла ее в лоб, щеки и шею.

   — Все будет хорошо, — не очень уверенно прошептала старуха, выглядевшая как юная девочка, расправила складки на груди и чинно прошествовала до кровати, чтобы по старинной традиции правителей умереть в том самом месте, где родилась.

   И ни в какие бани они, само собой, не попали. Какие бани, когда проклятая служба не дает вздохнуть свободно? Пауль поднял вверх руку и понюхал китель в районе своего плеча.

   — Ф-фу!

   А Сонька еще говорила, что от него пахнет мятой. Потом от него разит и конским навозом, честное слово, хуже, чем от кучера…

   Нет, шанс попасть в бани уже сегодня был, пусть и минимальный, но все-таки. Составление протокола было на редкость стремительным, потому что дежурный стажер старался не смотреть в сторону столичного начальства, грозно хмурившегося в углу. И на опрашиваемую даму он тоже не особо смотрел. Хватило одного раза.

   Очаровательная шона вошла в дежурку, разогнав тучи усталости и дурного настроения одной мимолетной улыбкой. Облокотилась о край конторки, и взгляд молодого эфора моментально съехал с лица опрашиваемой чуть ниже. А потом откуда-то слева раздалось рычание. Весьма пугающее и такое натуральное, что дежурный даже не сразу поверил, что издавал его никто иной, как господин Пауль Эро, столичная шишка, модник, щеголь и все такое.

   Очаровательная шона закатила глаза, и рычание было моментально замаскировано под надсадный кашель, тоже довольно страшный, между прочим. Когда же Сонья Ингеборга Унольв заговорила, стажер мысленно взмолился всем модным богам, чтобы коварная судьба не заставила его подняться из-за конторки. Не оставалось никаких сомнений в том, что сделает с ним всегда спокойный, невозмутимый и веселый господин Эро, если заметит, какую реакцию на подчиненного оказал голос ценной свидетельницы.

   А он заметит.

   Стажер поерзал на месте, пытаясь найти более удобное положение, а женщина продолжала и продолжала говорить, упреждая вопросы. И голос ее лился горьковатым падевым медом, такой же густой и янтарный. И глаз невозможно было оторвать от полных лениво двигающихся губ.

   Наваждение какое-то!

   Ненавязчивый кашель то и дело заставлял стажера вздрагивать и упираться взором в белый лист бумаги, по которому вкривь и вкось скакали буквы, слова и предложения… Удивительно, что получилось хоть что-то записать…