Долго стоял под шумными дождиком и, глядя в потолок, размышлял над тем, почему он дожил до тридцати лет, а так толком и не знает, как именно подогревается вода в водопроводе. Потом брился и фыркал усиленно и громко, надеясь, что к его возвращению в спальню Соня проснется. Обернул бедра мягким махровым полотенцем и вернулся в комнату, чтобы обнаружить, что любимая — что уж врать себе-то? — да, любимая женщина спит все в той же позе.
Порозовевшая от сна щека прижалась к тыльной стороне левой руки и Пауль, к своему стыду, не мог оторвать глаз от аккуратных пальчиков с ногтями, выкрашенными в розовый цвет. От пальчиков! Черт!
Он вытянулся на крае кровати и замер, почти разучившись дышать.
Сонья была так спокойна, так нежна... Он не в первый раз наблюдал за ней спящей, но никогда, кажется, она не была так хороша, как в это утро, почти превратившееся в обед. Он легко подул на волосы, упавшие на ее лицо и прошептал:
— Эй, Соня! Ты спишь, что ли?..
Она ничего не ответила, и Павлик осторожно подвинулся, укладываясь удобнее. В конце концов, проспать вторую половину дня рядом с нежным теплым телом под боком — это не так хорошо, как совместная баня, но тоже очень приятно.
Я честно думала, что после интенсивного прощания с Павликом и всех намеков на продолжение, заснуть совершенно точно не получится. Однако усталость, накопившаяся за тяжелый день, который начался еще в прошлом веке, кажется, дала о себе знать. И отключилась я, по-моему, еще в процессе приготовления ко сну, потому что момента, в котором я озаботилась бы отсутствием на мне ночной сорочки, я банально не помнила.
Сон был мягкий и сказочный, восхитительный, как снег в ночь Разделения миров, только теплый. И с убийственным запахом свежей мяты. Образы были размыты и перепутаны, не помню, что конкретно мне тогда снилось, но что-то изумительное, окрашенное в эротичные тона и при этом почему-то казалось, что за всем этим стоит некто с ярко-синими смеющимися глазами. Помню, я сначала еще подозрительно искала этого таинственного и синеглазого, а потом окончательно утонула в жарком мятном море и плескалась на волнах удовольствия до тех пор, пока кто-то не прохрипел голосом Павлика прямо в ухо:
— Милая, что ты творишь?
Сон рассеялся, словно его и не было, а я обнаружила себя, лежащей в кровати рядом с Паулем Эро.
Нет, не так. Я обнаружила себя лежащей в кровати Пауля Эро, собственно, на Пауле Эро. Весьма удобная грудная клетка ходила ходуном, а на напряженной шее, по которой я так опрометчиво водила носом в поисках источника мятного запаха, бешено пульсировала темно-синяя жилка.
Я сглотнула и испуганно воззрилась на своего соседа по постели.
— Не хотел тебя пугать, — все так же хрипло поделился Павлик, а я не успела возразить, что не испугалась, — но если ты будешь продолжать в том же духе...
Его зрачки расширились, полностью заполнив собой голубую радужку, а руки очутились на моих боках, погладили кожу, остановились под мышками и без труда подтянули меня вверх. И да, тактильные ощущения не подвели и то, что касалось моего живота, весьма однозначно намекнуло мне, что произойдет, если я продолжу.
— Я... — голос осип до громкого шепота, а Павлик улыбнулся и перебил меня, лаская спину кончиками пальцев:
— Как понимаешь, я не против этой внезапной, но весьма приятной атаки, осталось только выяснить, против ли ты...
Пауль запустил правую руку в волосы на моем затылке, сжал пальцы, почти невесомо царапнув кожу, и немного повернул мою голову, прицеливаясь для поцелуя.
— И прежде, чем ты ответишь, — он упрямо продолжал шептать, даже когда его губы уже фактически прижались к моим, — хочу предупредить. Вряд ли я переживу твой отказ. И моя смерть будет целиком на твоей совести.
В совершенно пьяных от страсти глазах я не заметила и следа веселья, а потом он меня поцеловал, и я поняла, что, в принципе, он и не ждал ответа. Потому что ответ мог быть только отрицательным, а раз я до сих пор не нашла в себе сил произнести хотя бы слово, значит слова не нужны, значит все понятно без них.
Этот вид поцелуев мне тоже понравился. И это все остальные были «тоже», а этот — единственно верным и правильным, когда тело к телу, когда кожей чувствуешь биение чужого — родного! — сердца. Когда горячие ладони неторопливо направляют, лаская. И ты не боишься, и не ожидаешь боли и унижения...
— Дыши, — Павлик оторвался от моих губ, словно понял, о чем именно я подумала в тот момент.
Я попробовала рассмеяться или хотя бы вздохнуть, но вместо этого хрипло всхлипнула, и в тот же миг мужские губы прижались к моим, чтобы попробовать на вкус мой стон. Мой подбородок. И шею...
— Давай... вот так... — он легко поменялся со мной местами и не сдержался от глухого стона, прижав меня своим телом к кровати. Но вместе с приятными ощущениями, вместе с покалыванием кожи в тех местах, которых Пауль касался губами, в голову медленно и неотвратимо стали проникать мысли, а в кровь страх.
— Дыши, счастье мое, — повторил, нависнув надо мной на руках, — все хорошо...
Даже немного больше, чем хорошо, потому что, как выяснилось, целовать можно не только губы, а все, что вздумается, и когда вздумается, а уж фантазия-то у Павлика работала хорошо. Поэтому, несмотря на его настойчивые просьбы, я все-таки время от времени забывала дышать.
Когда его руки сжимали чувствительную грудь.
Когда язык чертил узоры на вздрагивающем животе, дразня пупочную впадинку.
Не упомнишь каждый момент, потому что целые минуты жизни растворились в наслаждении, когда я тонула в страсти, которой мужчина щедро со мной делился.
Но в самый последний момент я все-таки испугалась. Глупо и бессмысленно, потому что это по-прежнему был Павлик, заботливый и нежный. Даже намека не было на боль и ужас... И все равно, я замерла, задеревенела вся, ощутив настойчивое проникновение и вес его тела. И сразу помимо воли вспомнилось другое тело, другое вторжение, давно оставленное в прошлом, но не забытое.
— Дыши, — он замер надо мной на дрожащих руках, и я заметила, как льнут к его лбу потемневшие от влаги волосы, как капелька пота скользит по напряженной шее, как в почерневших от страсти глазах мелькнуло понимание, и он легко перекатился на бок, увлекая меня за собой.
— Так даже лучше, — пробормотал, подавшись чуть назад и закинув мою согнутую в колене ногу себе на талию.
— Я наверное... — страх не хотел сдавать позиций, и я решила отступить. Решила сказать Павлику, что не могу, что все напрасно, и я, видимо, не отношусь к разряду тех женщин, которые... Но он двинулся вперед, не сводя с меня напряженного взгляда, и я промолчала.
— Определенно, лучше... — хриплый смешок перешел в стон, когда его руки сжали мою грудь.
Медленное скольжение назад... И плавно, в такт сорвавшегося с моих губ удивленного стона — вперед. И снова, и еще раз... Павлик тоже забывает дышать, я вижу, как он захлебывается воздухом, двигаясь, лаская, руками, взглядом, дыханием, кожей...
— Соня!..
Я не знаю, чего мне хочется, прогибаюсь то к нему, то от него, то тянусь за поцелуем, а он только смеется, словно дразнясь, и двигается, двигается, двигается, совершенно сводя с ума, вытесняя из головы все мысли, кроме одной:
— Еще. Я хочу еще!
— О, да... — он торжествует и то ли смеется, то ли плачет, то ли стонет, выгибаясь, чтобы, не прекращая бешеного ритма, исступленно целовать мои губы, шею, и грудь, и все, до чего может дотянуться, до тех пор, пока я не взлетела над кроватью, сжав ногами его крепкое тело, пока не задрожала, покрывшись внезапной испариной, пока с моих губ не сорвался последний безмолвный, исполненный блаженства и благодарности стон.
А затем спальня погрузилась в тишину, нарушаемую только шумным дыханием и шелестом моих взбудораженных мыслей.
Наконец, Пауль открыл глаза, которые, утратив черноту желания, приобрели свой естественный цвет и, повернув голову, внимательно вгляделся в мое лицо. Я нервно облизала моментально пересохшие губы, а он подорвался:
