— Джоун, нам надо уходить из Олдер-Крика, — объявил наконец Клив и встал. Слова, казалось, придали ему решимости. — Сперва я подумал, что все бандиты поспешат убраться подальше отсюда, а теперь что-то засомневался, кто их знает, что они станут делать. Взять хоть того же Гулдена. Здравый смысл вроде бы должен заставить их на время затаиться. Ну, а нам все равно надо уходить, чем бы все ни обернулось. Только вот как?

— Давай пойдем пешком. Если станем покупать лошадей или дожидаться почтовой кареты, придется обращаться к людям, а я боюсь…

— Все это так, да ведь дорога наверняка кишит бандитами. А тропы, даже если б мы их сумели найти, и того опаснее.

— Тогда сделаем так: идти будем только ночью, а днем где-нибудь отдыхать.

— Нет, так тоже не годится. Идти в такую дорогу без еды, без одеял…

— Ну, давай пройдем пешком хоть часть пути.

— Нет-нет. Лучше сразу поедем почтовой каретой на Бэннок. Теперь они наверняка будут с вооруженной охраной. Загвоздка только в одном: скоро ли они отправятся? Ну, хватит разговоров, пора идти в поселок.

Стало темнеть. Засветившиеся кое-где огни еще больше сгущали тени. Пока Джим и Джоун спускались с откоса, Джоун все время шла рядом с ним. Ей почему-то казалось, что она сообщница бандитов, она пугалась каждого встречного, чуть не шарахаясь в сторону, если им попадалась кучка тихо толкующих о чем-то людей. И только поняв, что на них с Джимом никто не обращает ни малейшего внимания, немного приободрилась. Джим тоже обрел больше уверенности в себе. Надежной защитой казалась и спускающаяся темнота. Чем дальше они шли по улице, тем больше им попадалось народу. Салуны снова искрились весельем: Олдер-Крик возвращался к обычной свободной, беззаботной жизни. Почтовая контора находилась недалеко от «Последнего самородка». Это была большая палатка без переднего полотнища, на месте которого возвышалась конторка. В палатке тускло горела лампа. Снаружи слонялось, как бы без дела, с полдюжины мужчин, внутри находилось еще несколько человек, двое из которых, по всей видимости, принадлежали к вооруженной охране. Джим спросил, ни к кому не обращаясь:

— Когда отходит ближайшая карета на Бэннок?

Человек за конторкой резко оторвал голову отлежавших перед ним бумаг.

— Когда мы ее отправим, — грубо ответил он.

— Ну и когда это будет?

— А тебе какое дело? — ответил тот еще грубее.

— Мне нужно два места.

— Тогда другое дело. Входи, мы на тебя посмотрим. Нам нынче приходится осторожничать.

Человек улыбнулся. Очевидно, он знал Джима и был высокого о нем мнения. Эта сцена успокоила Джоун, утихло мучившее ее жестокое сердцебиение. Она увидела, как Джим передал за конторку мешочек золота, из которого агент отвесил, сколько полагалось за их проезд. Возвращая мешочек, он что-то сказал Джиму на ухо. Потом Джим повел ее прочь, крепко прижимая к себе ее руку.

— Все в порядке, — возбужденно шепнул он, — карета отходит на рассвете. Обычно они отправлялись много позже, около полудня. Но завтра хотят выехать пораньше, пока никто не видит.

— Боятся, что может быть нападение?

— Ну, он этого так прямо не говорил. Но все может быть… Да ты не беспокойся, я правда думаю, что ничего не случится. Знаешь, у меня столько золота, мне кажется, я вешу не меньше тысячи фунтов.

— Что же мы пока будем делать? Джим остановился посреди дороги. Было уже совсем темно. В поселке зажглись огни; по улице взад-вперед расхаживали люди, под сапогами погромыхивали плохо пригнанные доски мостков; из салунов доносился шум голосов; в «Последнем самородке» вразнобой играл оркестр.

— В самом деле, что? — неуверенно повторил Джим.

Сама Джоун еще ничего не могла предложить; однако страх ее почти оставил, мысли понемногу прояснились, и она поняла, что скоро голова опять заработает.

— Надо бы поесть и отдохнуть, — подсказал здравый смысл Джима.

— Поесть я попробую, а вот уснуть мне сегодня вряд ли удастся, — заметила Джоун.

Джим повел ее в маленькую мексиканскую закусочную, состоявшую из двух палаток, соединенных дверью. Столом служила доска, положенная на две бочки, сиденьем другая доска, покоящаяся на небольших бочонках. Помещение неровным светом освещала коптящая лампа. Стол мексиканца вполне соответствовал обстановке, но все было чисто и вкусно. Джоун, привыкшая к стряпне Бейта Вуда, оценила и то и другое. Они с Джимом были единственные посетители. Мексиканец, прилично говорящий по-английски, был любезен и мил. Видно, ему приятно было, что его еду оценили. Вкусный ужин вкупе с дружелюбной болтовней мексиканца успокаивающе подействовали на Джима. Он перестал прислушиваться, не посматривал исподтишка на дверь.

— Джоун, похоже, все обойдется, — сказал он, взяв ее покоившуюся на столе руку. Глаза у него потеплели, он робко нагнулся к ней.

— Ты не забыла, — шепнул он, — ведь мы с тобой муж и жена?

Джоун слегка вздрогнула.

— Еще бы, — торопливо прошептала она. Но, похоже, она все-таки забыла.

— Ты моя жена.

Джоун посмотрела на него. Каждый нерв у неё затрепетал. По телу разлилась горячая волна.

Джим засмеялся, как мальчишка.

— Это первый ужин в наш медовый месяц!

— Джим! — прошептала Джоун, и щеки у нее зарделись.

— Ты сидишь со мной! Как ты хороша! Да только ты не девушка, ты все еще Дэнди Дейл!

— Не называй меня так! — воскликнула Джоун.

— Непременно буду… всю жизнь! Мы сохраним этот бандитский костюм. Ты иногда будешь его надевать — так, покрасоваться… напомнить мне о прошлом… попугать детей…

— Джим Клив!

— Джоун, милая моя Джоун, мне даже страшно, что я так счастлив! Но что поделаешь. Мы выберемся отсюда. Ты моя. У меня куча золота. Господи! Я даже не представляю, сколько. Только тебе его за всю жизнь не истратить. Правда, все сейчас как во сне?

Джоун улыбнулась сквозь слезы. Рассердиться она не могла.

— Сперва вытащи отсюда меня и золото, а потом и кукарекай.

Слова эти отрезвили Джима. И вот опять темнота улицы. В свете редких тусклых огней взад-вперед сновали темные тени.

— До утра еще далеко. Куда нам пойти, чтобы ты немного поспала? — пробормотал он.

— Поищи место, где можно было бы посидеть и подождать рассвета.

— Нет, пожалуй, не стоит. — Джим на минуту задумался. — Лучше вот что сделаем. Думаю, бояться нечего.

И он повел ее по улице, в ту часть поселка, что поднималась по открытому каменистому склону. Скоро они уже карабкались вверх. Хотя небо было усеяно яркими звездами, Джоун то и дело спотыкалась о камни. Ей казалось чудом, что Джим шел так легко и свободно, и она крепко вцепилась ему в руку. Говорили они мало, да и то шепотом. Время от времени Джим останавливался и прислушивался или осматривал чернеющий над ними склон в поисках ориентира. Вскоре они прошли площадку, усеянную крупными обломками скал, потом Джим чуть ли не на руках перенес Джоун через еще более трудный участок и остановился перед небольшой нишей.

— Вот тут я обычно спал, — пояснил он шепотом.

Джим закутал ее в одеяло, они уселись, привалясь к скале, и Джоун положила голову ему на плечо.

— Ты не озябнешь? Ведь на мне твоя куртка и одеяло, — забеспокоилась Джоун.

Джим засмеялся.

— Помолчи-ка. Ты совсем измучилась, тебе надо отдохнуть, поспать.

— Поспать? Вряд ли из этого что-нибудь выйдет, — сонным голосом пробормотала Джоун.

— Как это не выйдет? Да ты уже совсем засыпаешь. Я ведь все равно не буду с тобой разговаривать, мне надо подумать.

— Джим, — вдруг снова шепнула Джоун, — поцелуй меня на ночь.

Ей показалось, что он нагнулся к ней слишком уж поспешно. Голова его заслонила звезды. На мгновение он крепко обнял ее, она почувствовала, как он дрожит. Потом он быстро поцеловал ее в щеку и тут же отпустил, почти оттолкнул от себя. Какой он странный, подумалось Джоун. Да и вообще все вокруг казалось странным. Никогда раньше не видела она таких странных, огромных и таких близких звезд. Со всех сторон ее и Джима обволакивала, укутывала, укрывала от глаз людских мягкая темнота. Было тихо, но и сама тишина как будто что-то говорила. Свет звезд падал Джиму на лицо — энергичное, напряженно ждущее и — прекрасное. Так он и будет сидеть всю ночь, не смыкая глаз, чутко прислушиваясь к каждому шороху, оберегая ее покой, пока не посереет восток. Как он изменился! Он — ее муж!