Сражаться одновременно и со смертоносными порождениями витамантии, и с их хозяином он не мог. У него остался единственный шанс.

И князь накинулся на де Брея с удесятерённой яростью, сдавливая его в безжалостном захвате сцепленных друг с другом магии и силы хранителя. Стремясь сокрушить врага раньше, чем погибнет сам.

Запах крови усилился стократно. Вокруг графа сомкнулся бешено вращающийся шар песка, чёрный в свете луны и охватившего сад пламени.

Как и прежде, защита правителя Парижа не дрогнула. Отражая объединённый натиск высшего мага рода Блуждающих-в-Ночи и одного из самых могучих духов, созданная волшебством людей зеркальная броня казалась несокрушимой.

… но только казалась. У неё тоже был свой предел — и Эрик поставил на кон жизнь, чтобы его узнать.

Сталкивались заклинания, вгрызались в тело Посланники, пошёл рябью и распался «Стикс», развеялась «Пелена грёз», а князь всё сжимал и сжимал объятия. Перед ним расступились бы океаны, сошли бы с орбит планеты; только Грань Золота устояла бы перед такой мощью — и она всё продолжала прибывать.

Под колоссальным напряжением стремительно таял фанум, в агонии корчился хранитель, и Эрика затопила его боль, смешанная с собственной. Де Брей отчаянно старался вырваться, одно за другим швыряя высшие заклинания, от которых не хватало сил полностью защититься. Посланники, не встречая сопротивления, рвали песчаную плоть князя.

Это было почти непереносимо.

Но он не сдавался. Он не собирался проигрывать — он жаждал победить! И ради победы опустошал себя до дна, не страшась гибели.

И доказал, что сильнее.

… с жалобным, тонким треском идеальное зеркало разлетелось вдребезги под напором песка, острые осколки обратились в пыль. Лопнули возведённые де Бреем в последней попытке спастись чары — и на графа обрушилась вся собранная Эриком мощь.

Удар был подобен беззвучному грому. Казалось, само время дрогнуло и на миг остановило свой бег.

Посланники пропали.

Каскад заклятий иссяк.

Боль отступила, и её отсутствие оглушало. На миг князь перестал ощущать окружающий мир, очутившись в кромешной тьме без верха и низа. Потом рывком вернул себе человеческий облик, заново обретая привычные чувства.

Со всех сторон обрушились звуки, запахи, цвета… Охвативший сад огонь ослеплял, грохот битвы резал уши, на языке стоял привкус пепла, и дым забивал ноздри; но Эрик едва замечал их. Его внимание было приковано к телу крепкого мужчины средних лет, лежащему в нескольких шагах впереди.

Простые брюки и сорочка покрыты разводами сажи. Руки безвольно раскинуты, одна нога неестественно подогнута. Резкие черты лица искажены страхом. Глаза пусты и незрячи. Резонанса нет.

Шарль де Брей, граф Парижа, был мёртв.

Подойдя ближе, Эрик в полный рост встал над трупом своего старейшего врага — и с мстительной, злобной улыбкой размозжил ему голову мощным ударом ноги.

Князь хотел сделать это без малого две тысячи лет.

… Глядя на запятнавшие выжженную землю алые пятна крови вперемешку с бурыми ошмётками мозга и белыми осколками костей, он полной грудью вдохнул ночной воздух. Втянул в себя запахи летнего леса, гари и смерти, словно пытаясь пропитаться ими насквозь. Поднял лицо к небу, широко улыбнувшись луне, красной в клубах дыма. И искренне, с удовольствием рассмеялся.

… а потом вновь взметнулся вверх кровавой песчаной бурей. Битву пришла пора заканчивать.

Эта ночь не предвещала ничего необычного.

Но до того как взошедшее солнце возвестило о её окончании, парижский ковен пал.

Строение выглядело странно. И пугающе.

Нет, не так — строение выглядело очень странно. И ПО-НАСТОЯЩЕМУ пугающе.

Настолько странно и пугающе, что случись какому-нибудь человеку его увидеть, у него сразу возникло бы желание сообщить властям. А после — окажись случайный свидетель верующим, а возможно даже и в том случае, если к религии его помыслы доселе ни разу не обращались, — сходить в церковь.

Но случайных свидетелей, да и вообще людей, здесь появиться не могло. Найти это место сумели бы только вампиры и только при условии, что ищут его специально. В противном случае попасть сюда было невозможно.

Впрочем, большинство вампиров также предпочли бы держаться отсюда подальше. Как можно дальше.

Потому что соваться в логово змей смертельно опасно. А соваться в логово Змеиного Культа — смертельно.

Сплетение, резиденция братьев Тсарес, место, где змеи, принявшие облик Блуждающих-в-Ночи, чувствовали себя как дома. Место, которое и было их домом.

То, что творением природы оно не является, становилось ясно сразу: природа просто неспособна создать подобное. А вот определить, кто на это способен, оказывалось намного сложнее. Настолько сложнее, что никто доподлинно не знал, сами ли Тсаресы его построили, или они лишь его нашли.

Потому что разум, как человеческий, так и когда-то человеческим бывший, не мог полностью постичь хаотичное, не поддающееся логике переплетение гигантских змеиных тел, обернувшихся каменными коридорами и залами, комнатами и башнями, галереями и лестницами… И дать ответ, а способно ли вообще это строение стоять, — не мог.

Но Сплетение стояло. Сейчас, как и века назад.

Столетиями кровавый туман магии серпентов скрывал от глаз влажный камень его стен. Монолитный камень, в котором даже самый острый взгляд не разглядел бы ни единой щели или стыка. Камень, так похожий на змеиную чешую.

Чешую исполинских змей, в спутанном клубке тел которых жил посвящённый им Культ.

Змей, обернувшихся друг вокруг друга. Змей, свернувшихся кольцами. Змей, вытянувшихся к небу так высоко, как смогли. Змей, растянувших свои тела в идеальные прямые. Змей, застывших в иных, ещё более причудливых положениях. И прочих змей, скрытых в глубине клубка.

Обезглавленных змей. Ни у одной из каменных тварей не было головы. На её месте — если его удавалось рассмотреть — всегда оказывалась гладкая, скруглённая поверхность. Будто голову отрубили, а рану зарастили магией.

… Строение было невероятно странным — и пугающим до дрожи, до икоты, до дикого, безумного воя и выпученных глаз.

Но прежде всего оно было Сплетением. И вершащиеся здесь дела оправдывали его название.

— Поражение.

Голос был тих. В нём не проскальзывало шипящих ноток, не слышалось присвистывания или пришёптывания. И все звуки произносились правильно. Обычно.

Голос был просто очень тих. Словно говорящий обращался к самому себе.

Но второй находящийся в зале знал, что это не так: он прекрасно расслышал произнесённое слово.

— Поражение, — ему не оставалось ничего иного, как признать правоту первого.

И его голос звучал отражением голоса собеседника.

— Мы ошиблись, Ксаис.

— Мы ошиблись, Улсс?

Кроме них здесь больше никого не было. Круглый, аскетично обставленный — лишь круглый стол в центре, да пара высоких кресел друг напротив друга, — просторный зал редко принимал гостей. Да и не стремился никто нанести его хозяевам визит.

Именно здесь, в мерцающем свете чадящих медных ламп, развешанных на вбитых в стены через неравные промежутки и на разной высоте грубых железных крюках, за массивным матово блестящим столом красного дерева, в комнате без дверей и окон принимались решения, приводящие в движение силы всего Змеиного Культа. Именно отсюда Старейшины-близнецы, братья Тсарес, управляли своим детищем.

Именно в этом зале билось сердце Сплетения. В средоточии покрытых мраком тайн, тёмных обрядов и хитроумных, безжалостных интриг.

… и лишь тени, коварные, обманчивые, своевольные тени, порождённые неровным пламенем и тонкими усиками дыма, поднимающимися над лампами; тени, скользящие по стенам, стелющиеся по полу, притаившиеся под столом и креслами, — лишь только они осмеливались нарушить уединение Их Преосвященств.