— Дамы и господа, у меня был трудный день… я сегодня пел. У меня была очень трудная неделя… всю неделю я пел. Более того, у меня был очень тяжелый месяц… весь месяц я пел. Я пришел сегодня сюда только из уважения к миссис Доини, решив посмотреть, как вы танцуете, а не для того, чтобы петь. Но я не мог и вообразить, не смел даже надеяться, что сегодня встречу здесь звезду сцены, мою соотечественницу и коллегу. Ту, у чьих ног лежал весь Париж. Я впервые услышал ее во время войны, она пела для нас, солдат, проявляя мужество и патриотизм. Эта женщина так прекрасна, что я простил ее, хотя она оставила сцену. Но ради чего? Ради замужества! Спрашиваю вас, дамы и господа, ну не позор ли это? И она еще осмелилась заявить мне, что счастлива! Имею честь представить вам Еву, удивительную Еву, а ныне мадам Поль де Лансель, супругу нашего нового французского консула. Чтобы спеть вместе с Евой, я бы сжег свою шляпу и выбросил на помойку любимую трость, но, к счастью, она не потребовала от меня такой жертвы. — Повернувшись к Еве, Шевалье прошептал: — Chantons[8], Мэдди, chantons! — затем обратился к гостям, замершим в восторженном ожидании, и провозгласил: — Итак, Ева, та belle, начнем!

— Я не пойду на конфирмацию, пока не полетаю на самолете, — заявила Фредди.

— Это уже предел всему — религиозный шантаж! — взорвался Поль.

Фредди торжествующе кивнула, подтверждая его слова. Это последнее средство, кажется, сработает: всякий раз, когда она просила, чтобы ее посадили в самолет, кто-то из родителей обещал ей это, а потом столь же быстро забывал о своем обещании. Долго откладывавшаяся конфирмация, конечно, могла подождать, пока не исполнится самое заветное желание Фредди.

— В этот уик-энд я отвезу тебя на аэродром, — неохотно согласился Поль. Ему не хотелось поддаваться на шантаж, но Фредди в ее одиннадцать с половиной лет уже давно следовало пройти конфирмацию, как принято у католиков. Он надеялся, что конфирмация окажет на его младшую дочь благотворное и успокаивающее воздействие.

Три раза за прошлый год местные полицейские доставляли Фредди домой, поймав ее, несущуюся на полной скорости на роликовых коньках с вершины одного их самых крутых холмов вниз по шоссе. Простыня, крепко зажатая в кулачках, парусом раздувалась у нее за спиной. «Девочка мешает движению, — нравоучительно говорили они, — и когда-нибудь разобьется». Дом Ланселей стоял высоко на холмах Лос-Фелиз, и Фредди успевала промчаться вниз несколько километров, прежде чем оказывалась в руках полицейских.

Когда после последней стычки с законом у Фредди конфисковали коньки, она собрала всех своих кукол, нагрузила ими детскую коляску и открыла на углу улицы мини-магазин, намереваясь распродать их соседям, среди которых было немало знаменитостей, в частности — Уолт Дисней, и на вырученные деньги купить себе новые ролики.

— Фредди пока еще сорванец. Это пройдет, как только она подрастет, — говорила Ева, не признаваясь и себе самой, что ей нравятся дикие выходки дочери. Такого даже она сама никогда бы себе не позволила. Счастливая, не ведающая сомнений бесшабашность девочки доставляла ей странное удовольствие: это отвечало какому-то давнему, еще не изжитому ею чувству.

Долговязая Фредди, очень рослая для своих лет, была худой и гибкой, как акробатка. У нее наверняка хватило бы смелости броситься на резиновой покрышке в Ниагарский водопад. Ее загорелые и сильные руки и ноги, вечно покрытые синяками, царапинами и ссадинами, тем не менее отличались округлостью и изяществом линий, как, впрочем, и длинная шея. От Поля она унаследовала глубоко посаженные и широко расставленные глаза. От Евы — густые брови вразлет, тянущиеся до самых висков. Ее немыслимо синие глаза были не по-детски проницательны.

Может, это ей кажется, гадала Ева, или Фредди действительно видит лучше и дальше других? В Канберре и Кейптауне она первая из семьи замечала летящих птиц и движущихся у горизонта животных, и еще совсем маленькой умела жестами и криком привлекать внимание к своим открытиям. В отличие от других детей она никогда не откидывала волосы со лба, а позволяла свободно падать на плечи своим густым, непокорным и спутанным огненно-рыжим локонам. Ее нос, прямой и уже хорошо сформировавшийся, подчеркивал определенность черт. Ее лицо выражало недетскую силу и целеустремленность, но, едва Фредди начинала смеяться, в нем появлялось простодушное заразительное веселье.

Ее младшей дочери, думала Ева, не суждено стать такой красавицей, как Дельфина, однако она не сомневалась, что многих Фредди будет привлекать своим буйным нравом и выражением благородной непреклонности. Оно появлялось на лице Фредди, когда она чего-нибудь хотела, а это случалось весьма часто. Она, ее Фредди, свободолюбивая натура; Фредди с ее беззаботным смехом и щегольски-развязной походкой никому и никогда не удастся приручить. Казалось, это не девчонка, а новый Робин Гуд.

И, как Робин Гуд, она потребовала у своего отца выкуп. Этим же вечером Поль связался по телефону с Джеком Мэддаксом, первым, кто открыл воздушное сообщение между Лос-Анджелесом и Сан-Диего в 1927 году, располагая лишь одним самолетом и молодым пилотом по имени Чарлз Линдберг[9]. Его предприятие процветало: ныне Мэддакс владел четырнадцатью пассажирскими самолетами «Форд Три-Мотор», способными совершать регулярные полеты по трем маршрутам: из Лос-Анджелеса до Сан-Франциско, до Агуа Калиенте в Мексике и до Финикса.

— Зачем я тебе понадобился, Пол? — спросил Джек Мэддакс.

— Я бы хотел покатать девочку на самолете. Это возможно?

— Тебе повезло. Мы как раз открываем автомобильную магистраль между пунктом продажи билетов в Саут-Олив и аэропортом. Дама будет в восторге, — мгновенно отозвался Мэддакс, обладавший незаурядным юмором.

— Думаю, ее интересует только полет. Спасибо тебе.

— Тогда отправляйся в Бербанк, в аэропорт «Гранд Сентрал». Так, подожди… Больше всего вам подойдет беспосадочный рейс до Сан-Франциско класса «люкс»… Он улетает ежедневно в половине третьего, и через три часа вы уже там. У вас останется куча времени, чтобы поболтать за стаканчиком и поужинать в Чайнатауне или отведать устриц в гавани. Скоротаете ночку в роскошных апартаментах у Марка Хопкинса, рано позавтракаете у Эрни или у Джека и вернетесь тем же рейсом в Лос-Анджелес. Путешествие в оба конца обойдется тебе в семьдесят долларов с человека. Отлично проведете время.

— По-моему, эта программа слишком… насыщена, Джек. Девочка — моя одиннадцатилетняя дочь.

— А… А! Понимаю. Ну, в таком случае, полагаю, мы говорим о коротком ознакомительном полете?

— Точно!

— Нет проблем. Это я легко устрою тебе. Как насчет субботы, в половине четвертого? Ближе к вечеру самое удачное освещение.

— Отлично! Еще раз спасибо, Джек, я этого не забуду.

Поль де Лансель повесил трубку, в очередной раз подумав о том, что на набережной Орсэ по сей день не ведают, что в Городе Ангелов едва знакомые люди называют друг друга по имени и что здесь нет такого дела, которое нельзя было бы уладить с помощью одного телефонного звонка. Однако, если бы там лишь заподозрили это, его парижские коллеги едва ли оправились бы от шока. Ведь если такое общение, как здесь, когда-либо станет обычным явлением во всем мире, то исчезнет необходимость в дипломатическом корпусе.

— Да, сэр, — подтвердил работник аэропорта, — мистер Мэддакс сделал необходимые распоряжения. Он просил передать вам, мистер Лансель, что с радостью взял на себя все расходы. Ваш самолет вон тот справа. — Он указал на блестящий двухмоторный самолет, стоявший на взлетной полосе недалеко от здания аэропорта — единственного строения, возвышающегося над знаменитым летным полем Бербанка. Еще шесть человек тоже ждали начала ознакомительного полета.

Поль взял Фредди за руку и шагнул по направлению к самолету, но она не двинулась с места.